На мостках, ведущих в избу, стоял… немец. Широкое лицо, во все лицо улыбка. Автомат на ремне, за спиной.
– Ауф видер…[5] – начал было Алеша и понял – не то. – Гутен таг![6]
– Гутен таг! – согласился немец, спустился по ступеням. Поднял половину чурбака. Взял колун, оглянулся. Снял с плеча автомат, прислонил к стене. Собрался, ударил. Колун зазвенел, вылетел из рук, будто его выронили.
– В сучок! – показал Алеша.
Немец закивал головою, встряхивал руками – осушило. Ногой подвинул колун Алеше.
– Ну! – сказал подпольщик пеньку.
Попал в сердцевину. Дерево послушно раскололось.
– Зер гут! – одобрил завоеватель.
Алеша положил колун на поленницу, пошел в дом. В доме еще двое.
– Иди ко мне! – позвала бабушка на кухоньку. – Постояльцы пожаловали. Погляди!
На столе банки консервов.
– Велят еду варить! – глянула на внука. – Мое дело женское, мужиков кормить. И тебя.
– Картошки начищу, – согласился Алеша. Сел возле ведра, чтоб очистки было куда девать.
С постояльцами повезло.
Это были сапожники. Поели, порадовались вкусному обеду.
Принялись обустраивать в большой комнате мастерскую.
То ли потому, что из рабочих, или, как бабушка сказала, «немцы тоже люди», солдаты-сапожники поделились обедом.
Отказаться от немецкой еды нельзя, внимание к себе привлечешь.
Лица у всех троих оккупантов совсем даже не зверские. Один, что пытался дрова рубить, весельчак. Все время смешит своих.
Самый старший глазами в себя уходит. Может, по дому скучает. У третьего зубы белые. Засмеется – смотреть на него хорошо.
Аккуратные, вежливые. Белозубый даже смущается, когда ему что-то надо.
Фашистская ненавистная неволя начиналась сытно и даже дружески.
Алеша остался жить в своей комнатке. Бабушке – казенка за печкой и печка.
У ходиков ноги от страха не заплетались. Шли себе и шли. Немцы после короткого послеобеденного отдыха молотками пошли постукивать. Хорошо пахло кожей.
Алешу в сон тянуло. Пристроился на лежанке. Задремал.
И это подпольная жизнь?
Вышел на крыльцо.
С утра было синё в небе, а теперь дождь. Ходить по городу, который занимают чужие войска, – не лучшая затея. Но ведь тихо! Ни лязга танков, ни топота маршевых рот. Людиново немцы заселяли без пальбы, без оркестров, без команд. Плача и криков не слышно.
На другой день стало известно: не повезло жителям улицы III Интернационала.
До революции это был Песоченский большак.
Добротные, незапущенные дома облюбовал штаб дивизии. Где штаб, там военная тайна. Забирай пожитки, ступай куда глаза глядят.
Выставили на улицу хозяев квартир на престижной улице Карла Либкнехта. Дома здесь с видом на озеро.
В доме № 1 у края Набережной поместился комендант города майор фон Бенкендорф.
В десяти каменных домах по Комсомольской улице, народом нареченной Скачком,