– Подержите его, ребята, я завяжу мешок на голове. Он приходит в себя, незачем ему нас видеть.
Шёл третий день, кодбаны непрерывно следили, всматривались в горизонт, но уже не рассчитывали увидеть что-то, кроме красно-жёлтой убийственной пустоты. Им удалось расширить убежище, теперь оно могло вместить даже морхуна вместе с повозкой. Пологий спуск в яму позволял заходить скакуну внутрь убежища запряжённым. Воду экономили, хотя каждый из воинов понимал, что это их последнее задание. Назад пути нет, если только…
И это произошло. Пенничел чувствовал, что ждать стоит, кто-нибудь появится, он даже знал направление, в котором нужно смотреть. Он в первый же день выкопал себе небольшую нору возле скалы, чтобы видеть пустыню по ту сторону. На третий день он заметил точку, которая медленно двигалась к скале. Пенничел ждал. Он не видел смысла бежать в том направлении, если точка сама приближалась, постепенно увеличиваясь в размерах. Однако, ко всем остальным чувствам, включая радость победы, примешивалось ещё что-то. Оно приходило иногда, особенно в последнее время, накатывало волной и снова отступало. Чувство стыда, вины, самообмана, какой-то ошибки, которую ему навязывают, заставляют совершать. Вот их цель приближается к скале. Это человек, потому что больше никто не может тут появиться. Если сложить все «за» и «против», то можно с уверенностью определить, что это один из племени плантаторов, тем более именно их тут и выслеживают. Нет никакой ошибки, как и обмана, но что-то не даёт расслабить мышцы, почему ему стыдно?
Этот скиталец идёт, но он умирает. Сколько он уже не пил? Ранен ли он? Ясно лишь одно – солнце его доканает, так почему же не пойти ему навстречу, не взять скакуна и не погрузить бедолагу в повозку? Пенничел не мог этого сделать. Эти чувства были новыми, они нападали исподтишка, ломали его. Помочь врагу? Но он никогда этого не делал. Сотни смертей знал его клинок, но спасти врага он не посмел бы.
Когда скиталец упал прямо перед убежищем Пенничела, тот вздохнул и принял это как дань его затронутому самолюбию. Это была месть за то, что в ту ночь кучке плантаторов удалось скрыться. Теперь воин мог шевелиться, его мышцы расслабились. Его сбежавшая тогда жертва сама приползла к нему, в его силах решать, жить этому оборванцу или нет.
– Заносите его в укрытие, пусть оживёт немного. Уходить будем ночью.
Пенничел развязал мешок на голове пленника и приподнял передний край. Ни одного звука не издали плотно сжатые потрескавшиеся губы. Он помнил этот голос, что приказывал убивать в ту ночь, и его люди убивали. Хозяин этого голоса проткнул секирой Фрому, его отца. Очередь за Эливеном, ждать уже недолго. Он неохотно рассуждал, куда будет входить лезвие, много ли крови осталось в теле, будет ли он кричать или сможет вытерпеть все муки молча, стиснув губы, как сейчас. Но внезапно его мысли обрели