Так и подошла к концу наша нелепая вражда с Лелей, едва не испортившая нам обучение в институте. Мы не стали добрыми подругами, но после выпуска расстались совершенно довольные друг другом, расцеловавшись в обе щеки, и однажды я даже останавливалась у нее, когда с племянницей Наташенькой оказалась в Одессе.
Возвращаясь мысленно к своей юности, понимаю, что была несправедлива к Адини едва ли не больше, чем остальные институтки – к Олле. Воскрешаю в памяти ее внешность, перед взором возникают ее широкие круглые плечи, глаза навыкате и гордый рот. В ней было что-то, что создавало непреодолимую пропасть между ней и институтками и делало Адини истинной дочерью своих родителей и настоящей сестрой Олле. Сейчас я вижу их обеих будто бы осиянными солнцем и золотом.
Пробегаю глазами по написанному и вновь ощущаю себя той девочкой, которую привезли из Малороссии в холодный Петербург. Мне становится жаль ее и других таких же девочек – избалованных или скромных, хорошеньких девиц или нескладных подросточек, волей случая собранных в институте со всех концов нашей необъятной родины.
Я так и не сумела понять, зачем нас держали в такой близости к императорской семье. Возможно, это было призвано взращивать в нас гордость и стремление совершенствовать самих себя, но скорее это побуждало нас приносить любовь к короне всюду, куда бы мы ни приходили, передавать ее нашим родичам, нашим мужьям, нашим детям. Эта любовь застилала глаза моим подругам всю жизнь.
Я осознаю абсурдность нашего положения. Мы жили почти впроголодь, хотя maman внимательно следила за деятельностью экономов и не допускала вопиющих безобразий, о каких к нам доходили слухи из Смольного или из Патриотического. Мы мерзли, и с сим обстоятельством даже maman ничего не могла поделать и, подозреваю, втайне страдала, как и мы. Большая часть классных дам были черствы; значительное количество учителей страдали недугом скудоумия. Но после встреч с императорской фамилией мы забывали о житейских невзгодах и чувствовали себя едва ли не избранными. Полагаю, я имею полное право сказать, что воспоминания об императоре с императрицей так и остались самыми яркими и светлыми мгновениями жизни многих воспитанниц Екатерининского.
Нам демонстрировали лучшее, что имелось в нашей стране в те времена, и мы, несмотря на робость, стеснение и даже благоговение, воспринимали это как должное. Мы совершенно не задумывались об обратной стороне этого блеска, о том, за счет чего процветала императорская