Дитрих привык, что церковь – это большой дом, больше похожий на гору. В Германии мать часто водила его туда. Иногда водил отец. И совсем редко – старшая сестра, которая столько лет занималась медицинским делом, чтобы умереть через три дня после начала войны.
Где здесь церковь – непонятно. Разве что красные пятна кирпича, вычерченные между чёрных яблонево-грушевых стволов… Вход зарос. Дитрих достал ещё одну сигарету и громко щёлкнул спичками. До войны он почти не курил.
Дитрих вздрогнул. Громкий русский голос ударил его кошачьей лапкой без когтей. Музыка. Сестра пела ему такие колыбельные хрипловатым от сигарет голосом. В его маленькой комнатке, занимаемой одной только кроватью, всегда пахло табаком. Может, поэтому он и привык.
Дитрих не понимал слов. За несколько месяцев он научился различать только «пожалуйста», «товарищ», «разрешите», «хлеб», «умер» и ещё несколько, которые он вряд ли бы вспомнил без подсказки.
Девушка плела косы. В Германии косы не плели – женщины коротко стригли светлые волосы и ходили похожие на овечек – кудрявые, с яркими красными губами и светлыми глазами с длинными чёрными ресницами. Дитрих мечтал, что у его пышногрудой кудряшки будут косы хотя бы до плеч.
Девушка была, кажется, младше его. Или просто ещё не изуродованная войной – без пещерок морщин (а может, Дитрих просто плохо видел на расстоянии), но с грязным серым лицом. В голубом платьице. С задумчивыми чертами лица, как будто она мраморная статуя из какого-нибудь государственного музея, к которой очень хочется прикоснуться, но нельзя.
На секунду ему даже показалось, что, приди эта девушка ночью и спусти своё голубое платьишко, он бы не вышел покурить.
Встала. Подобрала свои длинные ноги, спрятавшиеся под голубым подолом лёгкой юбки. Дитриху вспомнились немецкие девочки-восьмилетки: они надевали такие же платьица, заплетали в волосы синие ленты, как будто по их головам струились маленькие водопады. Распрямила спину – у редкого русского такая спина. Она ещё громко что-то пела, когда Дитрих бросил сигарету, выдохнул в расхлябанный воздух небрежное дымовое колечко и, развернувшись, засунул руки глубоко в карманы.
Людмила Никитина. Отрывок из повести «О светлых днях, что минули»
Однако мой рассказ об обожании, об этом удручающем, пустом, бездумном феномене по-прежнему будет неполным, если я не опишу императорских дочерей Ольгу и Александру.
Сразу должна оговориться, что дети императорской четы уделяли нам много меньше внимания, нежели государь с государыней. Лишь изредка удавалось нам украдкой глянуть на жену наследника, великую княгиню Марию Александровну. Мне она запомнилась