Наконец, побив, отвернулась, попросила банку с содовой и начала жадно пить, стоя, запрокинув голову. И тут у неё упали панталоны. Очевидно, подвела кулиска. Спланировали на туфли.
Скамейка затряслась – мы хохотали так, что мутилось в глазах, до истерического припадка.
Ленка посмотрела вниз, прикрыла ладонью рот (странный жест, но его делают в подобных случаях), торопливо натянула упавшее исподнее, повернувшись к нам задом, затянула кулиску, одёрнула платье. Затем, развернувшись лицом, подёргалась и передразнила нас гримасой, типа: «Ну и чего – ха-ха?»
На другой день на лекции Захара Семёновича она громко призвала его засунуть эти контурные карты в п…
Захар Семёнович, не выдержав, изумил всех.
– Сама ты туда иди! Сама оттуда вышла – у своей мамочки!! – заорал он.
Ленка смотрела вытаращенными глазами. Она была в реальном шоке.
А на третий день мы снова посетили крепость, тот самый уголок. Ленка была в кожаной шапочке и жевала резинку.
И меня теперь что-то неудержимо тянуло в эту крепость, где мы никогда никого не встречали, кроме самих себя, и нами было ещё не обследовано подземелье под ней.
Меня влекло туда не меньше, чем теперь к сигаретам. И я, привязав к голове специальную свечу Яблочкова, в одиночку отправилась в нашу крепость и стала спускаться вниз по лестнице – в подземелье, где мы ещё не бывали.
Подземелье становилось темнее и глубже. И у меня захолонуло сердце, когда что-то громко звякнуло в тишине под ногой. Я посмотрела и увидела мятое тонкое медное блюдо. Как оно оказалось здесь?
Дальше простирался коридор с гнёздами для светильников по бокам и обвалившейся лепниной. И под ногами попадались металлические стаканы да коробки от киноплёнки.
А потом коридор привёл меня в низкий обширный каземат, и только сверху из люков или бойниц падал слабый свет солнца. Справа находилась большущая каменная тумба, вверх по узкому квадратному лазу вели металлические вбитые скобы. А впереди располагалось другое помещение с наполовину сорванной дверью. Но там – царила абсолютная темнота.
Захар Семёнович вскоре простился во всеми как преподаватель. Он уходил в отставку и теперь собирался необременительно работать в буфетной в нашем же училище.
Он появился на летней сцене перед собравшимися учащимися и доцентами. Не в привычном клетчатом костюмчике, а в штанах горца на подтяжках и в рубахе с воротником апаш. Это было слишком неожиданно.
Но окончательно поразило всех, когда он, просто и ясно смотря всем в глаза со сцены и попрощавшись наконец с училищем как учитель, продекламировал как бы свой собственный, заключительный, сольный монолог:
Не степной я волк, не орёл лихой.
Я простой человек, я старик больной.
Я рабочий ночей, я поэт души.
Подойти ко мне не спеши, не спеши.
Я младенец лет, я безумец дней,
Я