Не следовало вставать – вот что.
Нет, родные и друзья пока еще не знали, а вот она знала, что никогда больше не вернется. Но как объяснить им, что она не способна стать прежней, – двадцатисемилетнему сыну, тринадцатилетней дочери – она не понимала, и ей просто ничего другого не оставалось, как продолжать симулировать.
Поначалу Коссович взял на себя абсолютно все. Он вместе с ней ел, спал, менял ей белье, причесывал ее, следил за ее одеждой, обувью, настаивал, чтобы она принимала ванну – и при этом крутился где-то поблизости: контролировал. Просто поразительно, как мгновенно в их квартире на Непокоренных сломались задвижки в туалете и ванной, а потом друг за другом стали исчезать колющие и режущие предметы – Коссович тоже свою профессию знал на отлично! И ходил он в первые недели с ней вместе. Повсюду. За руку.
После приема пищи подсовывал ей «таблеточки». Катя мотала головой:
– Не нужно. Я справлюсь.
Она бы, может, и попробовала эти «таблеточки» – узнать бы, чем всю жизнь потчевала своих подопечных, – только ей претил сам факт, что Коссович вот точно так же в свое время протягивал точь-в-точь такие же «таблеточки» своей жене, а потом и дочери.
Чтобы «справиться», в ход пускалось белое сухое вино – почти каждый вечер. Но дозу свою она знала: спиваться не собиралась. Скорее наоборот, она искала способ обрести некоторое равновесие, чтобы возобновить работу мысли: необходимо было додумать кое-что очень важное (оно было, это важное, оно сидело у нее в голове, она ощущала его почти физически), но пока она не могла ухватиться за это столь необходимое, основу основ, облечь ее в слова и вывести, так сказать, на печать – увидеть глазами: мозг не слушался ее, а с эмоциями что-то случилось, они больше не захлестывали, как когда-то, не били через край, не побуждали к поступкам – смелым, дерзким, отчаянным. Пока думалось только отрывочно, фрагментарно: все вместе в картинку не собиралось, нужные мысли не находились, сколько бы она их ни искала. Правда, она не слишком торопилась с ними.
Со временем, понемногу, Коссович стал «доверять» ей. Оставлять ее одну. В конце концов, он вынужден был выйти на работу – необходимо было кормить семью. И ей приходилось подолгу оставаться одной. Правда, он и тогда контролировал ее – звонил каждые два часа. А мог нагрянуть среди дня на обед, зажав под мышкой пакет с фаст-фудом.
Пользуясь свободой, Катя принялась разнообразить свое существование. Нет-нет, она вовсе не утратила интереса к жизни, то, что зовется скукой, тоской, одиночеством, ее, как ни странно, совсем не тяготило – она отдыхала, когда оставалась одна.
Это только в самом начале, выпроводив Коссовича, она ложилась на диван и часами глядела