Ей больше не придется ни в кого стрелять. В архив поступит другая папка с двумя датами, и ей самой умирать, благодаря этой папке, тоже будет чуточку менее страшно – когда-нибудь, когда закончится очередная ремиссия, когда она выдохнется и не сможет больше бороться. Когда отступится.
Почему, ну почему она это сделала?!
Не смогла простить порошковый творог и мягкий маргарин? Или капроновых колготок сэконд-хэнд? Мать долго и жарко спорила с подругой по телефону, являются ли колготки нательным бельем или нет. Потому что если являются, то, конечно, использовать их после кого-то нельзя. Но, так или иначе, Ирочка донашивала за кем-то те принесенные матерью в дом несколько пар колготок, и долго, ведь они были лучшими в той Ирочкиной жизни… Или как однажды мать увезли на «скорой» и Ирочка целых десять дней провела, словно в бункере: в школу не ходила, на звонки не отвечала, к двери даже не приближалась. Ей было одиннадцать. За те десять дней она съела все, что в доме было съестного. С наступлением темноты залезала под стол в материной комнате, почему-то полагая, что так будет надежнее – оттуда были видны стоявшие на широкой массивной тумбе для белья часы с большим циферблатом. Ирочка как завороженная глядела на бег секундной стрелки, потом переводила взгляд на минутную. Минутная двигалась чрезвычайно медленно, но она вздрагивала с чуть слышным треньканьем – и это убеждало Ирочку в том, что время все-таки движется. Что мама, если только она не умерла, обязательно возникнет на пороге этой комнаты. Если только она жива. Если только она жива – выстукивало в мозгу. Попросить помощи у кого-нибудь из знакомых, друзей, она не решилась.
Глупость, конечно, несусветная. Просто им с матерью не повезло – у них не было родных…
Но нет, все нет! Просто она поняла, что ей не нужно было это наследство. Нужно было что-то заместо любви. (На любовь в чистом виде Ира, банкрот, не рассчитывала.) Несколько слов, запоздалых, неточных, даже не слишком искренних, возможно, придуманных всего лишь пару недель назад, когда взрослая, красивая дочь стала приходить ежедневно, и пусть даже произнесенных, чтобы просто обмануть еще одну женщину в своей жизни, – в очередной раз. Обмануть, но не предать! Разница незавидная, но для такой нищенки, как Ира…
Получить эти два миллиона, ухаживая за умирающим, – значило согласиться с тем, что отца у нее нет и никогда не было, а была просто работа.
Но он был, ее отец, был! И в тот далекий день, когда он перестал звонить им с матерью и молчать в трубку, он изменил их жизнь!
Вернуться домой не представлялось возможным. Она бы сейчас этого просто не выдержала: запаха борща свекрови на одной половине дома и кафедрального баса мужа в другой. Она брела