– Поэт, что случилось?
– Пойми – не могу! Не могу я помочь ему, не всё в моих силах! Да что же это? Господи! Одна слезинка его не стоит целого мира! Господи – помоги Серёже! Пожалуйста, я умоляю Тебя…
Поэт скорбел и убивался.
Мэри удивлённо спросила:
– Что ты? Зачем так убиваться?
– Не могу я! Не могу помочь ему, как ты не поймёшь? И ничто не поможет. Болен ребёнок, умирает. О, Господи Сил, буди со мною, иного Помощника я не имею! Дай силы мне, Господи, очень прошу, на Тебя уповаю, согрешил я пред небом и перед Тобою! И разделиша ризы мои и жребий кидали. Боже мой, Боже, ответь мне, прошу Тебя – за что Ты оставил меня и сил не даёшь.
Далее Поэт уже на коленях тихо шептал молитву Богородице: «Царица моя Преблагая… Зри мою беду, зри мою скорбь… Богородица, приют сирот и странников Защитница… Обиду знаешь мою: разреши её по Своей воле… Ибо не имею я иной помощи, кроме Тебя…»
Через какое-то время он замолчал и успокоился. Мэри удивлённо глядела на Поэта, а он долго, отрешённо смотрел в окно, и тихо играл его грустный блюз. А она гладила его непослушную голову, и от жалости к Поэту и далёкому Серёже у неё тоже прокатились слезинки.
Постепенно, мучительно долго, но, истинно говорю вам: Поэт успокоился и спросил:
– Мэри, ты любишь Паваротти?
– Что? Конечно, люблю.
– Знаю одну его песню, тебе посвящаю её.
– Мне? О, я люблю тебя! – сказала она.
И Поэт взял гитару и, сидя на полу у ног Мэри, печально запел «Una furtiva lacrima». А Мэри тихо улыбалась ему – это был её любимый Доницетти.
Вечером они отдыхали. Поэт молол в старой мельнице кофейные зёрна. Закрыв глаза, он с большим удовольствием понюхал свежемолотый кофе, открыл глаза и улыбнулся ей, сварил кофе в турке и налил чашку для Мэри. Себе же он достал узбекский листовой чай, заварил в огромной стеклянной кружке и смотрел, как листок зелёного чая разворачивается в кипятке.
На удивлённый взгляд Мэри ответил:
– Я специально, как когда-то делал мой папа для мамы, мелю зёрна в древней электрической мельнице и варю кофе в старой турке – этот процесс помогает мне думать и стихи сочинять. Из турки с гущей больше кофеина добывается, и это доказано. И вообще, это всё (он обвёл рукой старинную мебель) – волшебная аура, а турка моя – священная лампа поэта.
– А-а-а, священная лампа? Я поняла.
– И ещё, Мэри, мне нравится узбекский чай, который привозят мне из Бухары. Терпкий и чуть сладкий, он очень хорош, его надо заваривать вот в этом синем чайнике и обязательно говорить: «Rex, Pex, Fex!»
– А-ха-ха! Rex- pex- fex!
И они пили за столом, она – кофе, он – зелёный чай.
Затем Поэт сказал: «Пора слушать музыку». Они перешли в залу, где он взял гитару, скинул с дивана подушки и лежал на ковре, тихонько играя на электрогитаре блюз «Hallelujah». Мэри легла рядом и прижалась к нему, а потом сказала:
– Мне замечательно с тобою молчать. О, Боже, неужели это случилось со мной? Как в сказке!