Я люблю Капри. Белинда Джонс

а о том, чтобы самим тащить чемоданы по бесконечным тупичкам, мощенным булыжником, даже подумать страшно. Вдруг экскурсанты и отдыхающие расходятся в стороны, и к нам выходит человек в капитанской фуражке, на которой золотым кантом выложено название отеля – «Луна». На нем темно-синий блейзер, и он точь-в-точь похож на Томми Кертиса, когда тот переодевается в плейбоя – хозяина яхты – из фильма «В джазе только девушки». Пока мы таращимся на него, он бесстрастно конфискует у нас чемоданы и спрашивает:

      – Вы – мать с ребенком?

      – Да, – расцветаю я, обрадованная, что он заметил разницу в возрасте и при этом искренне надеясь, что он понимает: младшая – это я.

      Вычеркивая что-то из списка, он провожает нас к фуникулеру и обещает встретить в отеле «через полчасика».

      Мы как в тумане проталкиваемся сквозь толпу, мимо забитых товаром лавочек с футболками, мимо такси – белые «фиаты-мореа», которые так похожи на корабли, что кажется – стоит заехать на них в море, как у них откуда ни возьмись вырастет винт. У кассы фуникулера мы платим 2400 лир (около 80 пенсов) и забираемся в поскрипывающую и покачивающуюся кабину. Пока дверь не успела закрыться, туда же набивается группа японских туристов, и они начинают оживленно беседовать. Неожиданно одна туристка начинает резко и гнусаво смеяться.

      Мама взвизгивает:

      – Прямо как ослик! – И в точности имитирует ее смех.

      Я сохраняю каменное выражение лица все восемь минут поездки, а когда кабина пустеет, поворачиваюсь к ней и говорю:

      – Два момента. Во-первых: если ты не говоришь по-японски, это еще не значит, что они не говорят по-английски. И во-вторых: даже если они и не говорят по-английски, они не глухие. Если ты их передразниваешь, они это услышат.

      Мама поражена, она в ужасе закрывает рот руками.

      – Я не хотела нагрубить, – расстраивается она.

      – Я знаю, но представь, как бы ты себя почувствовала, если бы услышала, как кто-то говорит «Смотрите, старушка – а одета, как молодка!».

      У нее такой ошарашенный вид, будто я ее ударила.

      Мы спускаемся по лестнице, молча, красные от угрызений совести.

      Понятия не имею, откуда берутся эти ехидные замечания. Но стоит мне побыть с ней какое-то время вместе – и меня уже распирает от злобы, а язык никак не удержать за зубами. Я думала, это пройдет, если нам общаться пореже, что было не сложно, когда я работала переводчиком за границей, но за последние два года мне пришлось придумывать кучу нелепых отговорок. Мне очень жаль, но каждый раз, когда мне кажется, что на этот раз будет иначе, и я заставляю себя навестить ее, все опять идет по-прежнему.

      Постепенно к маме возвращается уверенность в себе, и вот она, обуреваемая воспоминаниями, уже с интересом смотрит по сторонам и то и дело восклицает:

      – В мое время все было по-другому!

      Или:

      – Ты только посмотри, как она одета!

      Меня же завораживают