Прикончив еще полстакана виски, он спросил:
– Так что это за план, Бартоломью?
Я молча смотрел на него.
– Значит, ты не знаешь? – Наклонив голову набок, он прищурившись смотрел на меня из косматого белого круга, образованного его бородой и волосами на голове. – Бог ничего не говорил тебе в последнее время?
– Не имею представления.
– Совсем никакого? Нет даже подозрения? Ни намека, ни ощущения? Абсолютно ничего?
Я обескураженно помотал головой.
– Ты не слышал никакого зова?
– Увы, нет, – ответил я, поскольку не слышал ничего, что хотя бы отдаленно напоминало зов.
– Тогда нам, наверное, придется подождать. А я буду молиться. Пусть Бог больше не разговаривает со мной, но, может быть, еще слушает.
– Простите меня, отец, но вы всерьез все это говорите или шутите?
– Какие могут быть шутки?
– И вы вправду оставляете Католическую церковь?
– Не оставляю, а оставил. Я официально сложил с себя сан.
– А я могу по-прежнему исповедоваться вам?
– Строго говоря, как католик – нет, но как человек человеку – вполне.
Я не знал, что еще сказать, и глотнул виски.
Горло обожгло.
Выпив полбутылки, отец Макнами отключился на кушетке. Я сидел в кресле и разглядывал его. У него были толстые руки и большой живот, но весь он был плотным, а не рыхлым, как многие тучные люди. Он был похож на картофелину с головой, руками и ногами. А из-за бороды также на Санта-Клауса. Кожа его была рябой и загрубевшей, словно жизнь обходилась с ним бесцеремонно и он тяжко трудился на бескрайней человеческой ниве, взращивая души.
Кожа как кожура картофелины.
Огромной картофелины.
«Ирландец, – называла его мама, – отец-ирландец».
Я укрыл отца Макнами одеялом, и он начал громко храпеть.
Поднявшись к себе, я записал все, что смог вспомнить, в блокнот. Я все думал, действительно ли отец Макнами полагает, что у Бога есть какой-то план в отношении меня теперь, когда я остался без мамы, или же это просто пьяная болтовня. Почти всю ночь я просидел так, думая и гадая.
Когда я спустился утром, отец Макнами молился на коленях в гостиной. Я не хотел ему мешать и приготовил яичницу с маслом и острым соусом, а также поджарил несколько кусочков свиных обрезков, вывалянных в кукурузной муке, которые очень помогают при похмелье. Я знал, что отец Макнами всегда ест эти свиные обрезки, после того как пьет накануне, – он провел немало ночей на нашей кушетке. Мама обычно готовила их ему.
– Доброе утро, Бартоломью, – приветствовал он меня, присаживаясь к кухонному столу. – Ты, вообще-то, не обязан готовить для меня, но тем более спасибо.
Я подал завтрак.
Мы пили кофе.
Зимние птицы пели нам.
– Хорошие яйца, – сказал он.
Я кивнул.
Мне хотелось спросить его о Божьем плане, но я почему-то не решился сделать это.
– Что ты делаешь целыми днями, Бартоломью?
– Ну,