– Можешь сейчас наверстать упущенное, пару сериалов не посмотришь, вот тебе и стопка книг, – хитро улыбнулся Тарабаркин.
– Умник, поздно мне стопки перебирать, да и толку – ноль, лучше посмотреть красивую жизнь, своей-то не было, – тяжело вздохнула тётка, – благодаря моему отцу удалось хоть училище закончить, а то бы век пробыла сторожихой. А глядя на тебя, могу сказать: толку от учёбы никакой. Вот у тебя сколько институтов?
– Три, но образование полуторное. Неполное биологическое, два неполных гуманитарных, в сумме полтора, учебку в армии можно не считать, – он дунул на обнаглевшую муху, усевшуюся на кусок сахара.
– Вот и весь сказ, – неожиданно серые глаза тётки наполнились слезами, она краем кофточки вытерла их и, уже тихо, с просительными нотками, обратилась к нему, – ты хоть меня не забываешь, а то мои охламоны забросили мать, уже как пять лет не показываются. Сколько я на них сил потратила, сколько ночей не спала. А как в школу пошли, потом в институты, на хлебе сидела, а копейку высылала, сейчас вот живу на пенсию, одна, без детей, без внуков, кукую с собакой.
Словно услышав, что речь идёт о нём, с улицы прибежал барбос, французский бульдог Барик. Он, увидев Тарабаркина, облизнулся, пустил густую слюну и, набычившись, кинулся к его штанине. Сашка с Верой Павловной одновременно закричали, но не смогли остановить напористое, пыхтящее старым паровозом животное. Тот ткнулся слюнявой мордой в ткань штанов, и от удовольствия у него внутри заурчало, словно кипящая вода в чайнике. Сашка вздёрнул ноги, но было поздно, смачная полоса слюны широкой полосой висела на одежде.
– Вот… – Тарабаркин не мог подобрать слов, а тётка вскочила, но бросилась не к собаке, а в дальний угол комнаты, откуда достала плюшевого медведя с одним глазом.
– Старая игрушка моей Али, – торопясь, пояснила она, – уже лет двадцать как лежала на чердаке, а тут завела Барика. Ему скучно со мной, других сук рядом нет, какая ни на есть, а забава.
Вера Павловна бросила на пол игрушку, позвала собаку. Тот немного наклонил голову, скосил глаза на брошенного медведя, насупился, ещё раз посмотрел на задранные ноги Сашки и понял, что ему тут уже ничего не выгорит. Тогда барбос, как небольшой бульдозер, развернулся, похрюкивая и деловито семеня, подбежал к игрушке. Не останавливаясь, он подмял под себя медведя и принялся старательно изображать любовь.
– Как-то странно, Вера Павловна, вы себя с сукой сравниваете, – Тарабаркин поставил ноги на пол, наклонился, пытаясь стереть отпечатки от встречи с собакой.
– Да подожди, – засуетилась тётка, сбегала на кухню, принесла оттуда мокрую тряпку, – возьми, ей лучше будет, чем рукой тереть. А про сук, что и говорить, иной раз вспомнишь молодость, да невольно не такое сравнение придёт.
В это время скомканный медведь под брюхом бульдога издал резкий звук и тоненький голосок