И «задел» бы, наверное, если бы не Андрюха. Андрюха вдруг испуганно присел и зашептал:
– Рви когти, Ефим. Комиссар идет. Рви!
Фиме от комиссара госпиталя доставалось. Говорят, что он сделал ему за карточную игру последнее предупреждение. Фима заозирался, не зная, куда сунуть пузатую наволочку. Подхватил ее Андрюха. Он с наволочкой в руке выскочил из ямы и отбежал в кусты. Думая, что действительно идет комиссар, Фима вначале ничего не сказал. Поняв, что его обманули, заорал на нас.
– Отдайте барахло, жулье. Отдайте, – и бросился, к нам.
– Не подходи, Ефим, – с угрозой сказал Андрюха. – А то я сам отнесу твою торбу к комиссару.
Тот остановился.
Андрюха взял из наволочки горбушку хлеба, горсть сахару, остальное отбросил.
– Будь здоров, Ефим, не кашляй. Тебе тут всего за глаза хватит. Только учти, если все время в ране будешь ковыряться, я быстрее тебя на фронте окажусь, – крикнул он.
– Погоди, поплатишься, – подбирая наволочку, пригрозил Фима плаксивым голосом. – Поплатишься. Я тебя еще достану.
Мы полезли в дыру забора, веселые оттого, что так легко разделались со страшным всесильным Фимой. Никакой он и не страшный оказался. Он и по годам совсем как Андрюха. Правда, его успели ранить, но не на фронте, а во время бомбежки эшелона около Тихвина. Не знаю, каким он там был, а здесь он был гадом, таким гадом! Сколько он мне крови испортил! Да и другим мальчишкам и раненым.
О доску забора ударился камень. Это напоминал о себе Фима. Андрюха в ответ заливисто свистнул: знай наших.
Мы шли с Андрюхой в обнимку. Не было людей дружнее нас. Мы справились с Фимой, мы были такие друзья.
– Ты знаешь, Паша, меня ведь в деревню отпустили. На целых четыре дня. Горшков отпустил, – сказал Андрюха.
Это было здорово-прездорово. И в деревню мы поедем. И нес я горбушку хлеба для мамы. Как хорошо все сложилось у меня. Какой молодец, какой славный молодец мой друг Андрюха.
Черный хлеб с сахаром – это был пир, а для мамы спасение. Она попила чаю с сахаром, поела хлеба с черникой и уснула успокоенная. Остатки сахара она как-то сумела припрятать и потом отдала мне же. Такая уж она, моя мама, ничем тут ее не переубедишь и не перевоспитаешь.
Мы спали в эту ночь с Андрюхой под одним одеялом на террасе и мечтали о том, как поедем в свое Коробово.
Еще по весне привозила в школу ФЗО свою старшую дочь Андрюхина сестра Ефросинья. Она уговаривала приехать в Коробово нашего дедушку.
– Наведайсь-ко, наведайсь, ку-ум. Печь мне изладишь, а то печь-та вовсе ухайдакалась. Матвей Арап не берется. А больше умельных-то мужиков нет. Как я с худой печью да с ребенками в зиму пойду? Не выдюжу!
Дедушка сочувственно качал головой: печь нужна. Печь – да! От нее бы и он оздоровел. С великой радостью он бы поехал ее изладить, да одышка.
– Ты приезжай, приезжай, кум. На деревенской-то еде подымешься. Молочко попьешь. Руки у тя – золото, дак без