Александр, наблюдая этот восторг, понял, как приходится Таис сдерживать свою непосредственную искреннюю натуру, играя ту роль, которую он ей навязал. Ему стало жалко, стыдно и печально. Что-то похожее на ревность шевельнулось в нем, когда он увидел эти родственные объятия и эту вырвавшуюся на свободу радость. Ревность? Нет, скорее досада… Он в странной задумчивости смотрел на жизнь, в которой был чужим. Таис теребила Фокиона, задавала вопрос за вопросом, еще не дослушав ответ, и смеялась над своей бестолковостью. Фокион, помолодевший на 20 лет, жадно вглядывался ей в глаза, ловил и целовал ее по-афински преувеличенно жестикулирующие руки.
– А ведь я не один, – спохватился Фокион. – Геро со мной, тебя навестить.
– Геро! Где она?! – подскочила вмиг побледневшая Таис.
– Пошла к тебе, вы, наверное, разминулись.
Таис, едва дослушав, метнулась к выходу и столкнулась там с Геро. Они упали друг другу в объятия и зарыдали, как по команде.
Александр сначала наблюдал этот взрыв чувств, открыв рот, потом заерзал на своем стуле, озабоченно переглянулся с Фокионом, у которого глаза тоже были на мокром месте. Александр физически не мог выносить искренних, горьких слез. Мама Олимпиада знала об этом и иногда добивалась своего таким путем. Конечно, это были слезы радости, но не только – из Таис сейчас выливалось глубоко спрятанное страдание. Несмотря на свою мужскую ограниченность, Александр догадался об этом. Он поднялся, подошел к обеим, обнял. Геро, как более подготовленная к ситуации, уже начала улыбаться сквозь слезы. Таис же совершенно потеряла контроль над собой и рыдала горько, как в далеком детстве. Александр вспомнил ее вопрос в Эфесе: правда ли, что детское горе самое ужасное. Со скорбно сведенными бровями, натянувшимся носом, распухшими губами, она казалась ему той несчастной одинокой девочкой, не способной понять, почему жизнь так жестока к ней. Александр сжимал ее все сильнее, покачивал из стороны в сторону, как укачивают детей, и шептал слова утешения. Он слился с ней в одно, он разделил ее страдание. Таис начала успокаиваться в тот же миг, как поняла, кому принадлежит это тепло и нежность. Он слегка встряхнул ее, и она подняла глаза. Глубокий и бесконечно грустный взгляд его как-будто говорил: «Тебе так плохо со мной…» А губы улыбались и говорили совсем другие вещи. Она, наконец, совсем вернулась к действительности, обнялась с Геро, смогла говорить и чувствовать по-разному и разное, и осознала свалившееся на нее счастье.
Александр же, когда Таис с гостями ушла к себе, послал за Гефестионом. Тот вошел, на всякий случай отдал честь, но, увидев, что они одни, удивленно вскинул брови. (Александр любил, когда он так делал.)
– Если ты насчет проверок, то я еще не закончил. Был только в двух илах: Плеона и Ксанфа. Ты же сказал до вечера надо…
– Я