Я здесь ни эллин, ни иудей.
Не вор…
– Как же, как же… – усмехнулась Анюта. – Богово логово, хворые вороны, около сокола, ага…
Ершистая она сегодня какая-то, не иначе влюбилась куда-нибудь снова или увольняться надумала.
– Это очень непросто, уверяю тебя. А трудом они и так заняты. Это во-первых. А во-вторых, меня об этом не спрашивали. Знаешь, почему так легко уязвить любого, кто пытается найти себя в каком-нибудь художестве, или даже просто донести свои мысли до окружающих? Потому, что это частица себя, отделяемая бескорыстно и отдаваемая на суд многим. Не мне определять их пути. То, что они пишут сейчас – довольно слабо в общем и целом, но ведь «на земле нет ничего хорошего, что в своём первоисточнике не имело бы гадости», как говорил гениальный Антон Павлович. Может быть тот, с дыроколом – будущий блестящий специалист по искусству переходных периодов, а второй когда-нибудь объяснит мне, что на самом деле творилось в голове у Введенского…
– Насчёт бескорыстно – это про самодеятельность? – не без яда переспросила Анечка, намекая на старательно выставляемое напоказ и не менее старательно обсуждаемое богатство известных и популярных – И, кстати, зачем тебе голова Введенского?
– Насчёт бескорыстно – это про честное творчество. Оно может продаваться хорошо, может плохо, но оно честное, это чувствуется. А вот когда человек творит с расчётом на признание или размер вознаграждения – это почти всегда ремесло, то есть уже не совсем творчество. Продукт развлекательного назначения. Исключения бывали, но это настоящая редкость. А про Введенского – долго объяснять. И я не уверен, что получится. «Всякий человек, который хоть сколько-нибудь не понял время, а только не понявший хотя бы немного понял его, должен перестать понимать и все существующее».3 Кажется, так. На тему того, что он имел в виду, можно долго рассуждать, не правда ли? Потом. Мастер клубнички на подходе.
Но это не был кулинар. В комнату стремительным шагом вошла молодая женщина, я не сразу узнал в ней Кассандру Новикову. Глаза её были широко открыты, но взгляд совершенно отсутствующим, губы растягивала неестественная улыбка, в руках она до белизны в пальцах сжимала три толстых и солидных блокнота. Вообще-то она была красива, гораздо красивее, чем на фото, и это было видно даже сейчас, когда весь вид её говорил о недавно перенесенном сильнейшем потрясении.
– Константин Игоревич! – ее голос прозвучал как струна, которая вот-вот лопнет. – Последняя воля Архонта Ильи Петровича Сидоренко состояла в том, чтобы сразу же после его смерти эти дневники были переданы вам! Я исполняю его волю…
Кассандра не без труда разжала пальцы и положила блокноты передо мной. Анюта метнулась к ней, взяла под руку и аккуратно повлекла на диван.
Вот это дааа… Новость была, мягко говоря, необычной. Я не поддерживал тесных контактов с Ильей, он всегда казался мне несколько странным, неестественным что ли. Сколько я его, или, точнее сказать, про него знал, он слыл бесшабашным