то самое страшное впереди», – подумала она, приближаясь к туалету. С рассеянной полуулыбкой на лице, открыла дверь, вошла и, пока мучилась с мокрой одеждой и пристраивалась, слушала свист ветра снаружи. Теперь поздно плакать о том, что упущено. Афонинцам предлагали помочь с переездом, – районные власти, дескать, деньги из бюджета выделим на обустройство, компенсируем. Это им, чиновникам, было дешевле, чем строить капитальный мост для горстки жителей «пустыря». Говорили афонинцам, зачем вы цепляетесь за свои дома? За рекой всё есть, все свои, ваши родственники, соседи, знакомые. А вы? Вы отрезаны ото всех, от мира. Каждую весну – паводок. И дело даже не в мосте. Вы живёте далеко от всего, от элементарных благ цивилизации. Зачем? Кто-то, впрочем, соглашался, молодые, лёгкие на подъем. Перебирались через реку, где и магазины, и почта, и фельдшерский пункт. Кого-то уносило и вовсе в большой мир с его непонятными событиями, шумом и опасностями. Ещё десять лет назад Валентина спрашивала у мужа: «Может, переехать нам?» – «Нет, – отвечал Виктор. – Куда ехать? За рекой одни дурни, я их терпеть не могу». На это Валентина напоминала ему, что ей тогда на работу не надо будет таскаться далеко, и девчонки с почты все там. Думал Виктор, но серьезность напускал для вида, потому что уже решил: «Нет, Валь. Никуда подружки не денутся. А дом куда? Твой дом, между прочим. Нельзя так». В те времена Валентина ещё чего-то хотела, чем-то грезила, к чему-то стремилась. Тогда жизнь ещё хотелось обустраивать, улучшать, украшать, переходить на новый уровень. Чем же она хуже других? Ничем. Только вот прав был Виктор: дом не бросить, хотя и не о доме он говорил, а о корнях. Не молодые уже, приросли к земле. Если вырвут из неё себя, то погибнут. Далеко отовсюду, да, но им и здесь хорошо. Предки жили, они точно проживут. Не нужен им большой мир, всё у них для жизни свое. Не сразу, но приняла Валентина эту мысль. Годы брали своё, и то, что казалось важным, к чему стоило идти, вдруг потеряло ценность, поблекло. Подружки, с которыми она отработала на почте много лет, кто уже умер, кто уехал, кто просто отдалился. В конце концов, Валентина перестала не только ходить к ним за реку в гости, но и звонить. Вы так, ну и мы тоже, думала она с горечью, когда узнавала, что кто-то из девчонок «позабыл» пригласить её отметить рождение внука или правнука, свадьбу сына или дочери. За рекой была жизнь, в которую её со временем перестали звать, а когда на пенсию вышла, то и вовсе, словно не стало Валентины. Выбиралась в магазин, здоровалась издали, иногда и у прилавка или на крыльце беседовала с бывшими сослуживицами, но недолго – у всех были дела, всем надо было бежать. И бежали, оставляя её одну, старуху, никогда не справлявшую ни дней рождений собственных детей, ни их свадеб, ни каких-либо дат вообще. Однажды, полгода тому назад, когда с Валентиной перестали здороваться, она поняла, что её окончательно вычеркнули. Чудной старухой оттуда, с того берега, вот кем она стала для всех. Плечи согнуты, походка шаркающая. Взгляд пустой, в землю упёртый. Всё кончено для неё. О чем говорить? Тогда и поняла Валентина по-настоящему,
