домов за всё время и появилось новых, у берега. Всё больше в селе жизнь бурлила, там и магазины, там и почта, там и клуб, и правление, и медицина какая-никакая. Опять же в шестидесятых, когда тут банда по лесам шастала и грабежом промышляла, сельским было спокойнее – всё же рядом милиция. А нам, на отшибе, тут жуть было как. Каждый дом оборону держал ночами, мужики патрули организовывали, кто чем вооружался. Спали с ножом под подушкой, двери баррикадировали. И что, спросила Валентина испуганно, бандиты прямо в дома лезли? Сама не видела, конечно, отвечала мать, но разговоров было много. В селе ограбили дом, забрались в клуб, точнее, пробовали – спугнули их. А у нас за рекой почему-то всё тихо было, может, думали лихие людишки, что у нас и взять нечего? Правда, болтали, трижды видели ночью людей в чёрном, которые по главной улице ходили. Дескать, страшные они. Глаза красным сверкают. И ножи у всех во какие здоровенные! Неужели правда, спрашивала Валентина, сгорая от любопытства. А кто ж знает, отвечала мать. У страха глаза велики, недаром говорят-то. Может, испугались наших местных, может, ещё что, но у нас нападений не было. Но их поймали? Поймали, конечно. Оказалось, четыре беглых уголовника. Целая облава была, с собаками, солдатами, милицией из районного центра. Поймали и увезли, с той поры тишина… Валентина пыталась вообразить тех людей с красными глазами и жалела уже, что спрашивала; боялась, они станут приходить к ней во снах. Но тогда её интересовала не столько таинственная история шайки. А ты знаешь, почему дедушка с председателем поссорился? Мать пожала плечами, но видя, что Валентина ждёт, зыркнула в её сторону: мала ещё, не положено тебе знать – точка. Мать умела осадить, даже лениво, без огня, и ничего поперёк Валентина сказать уже не могла. Хотя любопытство не исчезло, ни тогда, в пятнадцать лет, ни позже. Однажды Валентина узнала о причине давней ссоры деда с председателем и подумала, что, наверное, только мужчины способны на такое, раздуть из пустяка целую войну.
