Мы и п… дели. Об этом и о том. Под музыку Вивальди! – старая песня, знаю, даже здесь – старая, но ведь… как мем! И музыка была другой. Здесь, поди, и нет студий в подъездах… У нас прям на первом этаже – студия, какое гнездо запишется, те и приходят, музицируют. Инструментов, правда, пшик – только барабанная установка, тока кому она нужна, если машинка есть и комп… Но вот программа серьезная, и, главное, очень легкая, даже малыши бренчать прибегали с удовольствием! И слушать приходили. Вивальди, Стравинского, Прокофьева мы любили прое… ть – в прямом смысле: простыню и влажных полотенец принесешь – и вперед. Он любил симфонии, а я – хоралы всякие, сюиты, что постарше. Или, наоборот, Дженкинса. А финиширует – и мы с ним – вкл всякий джаз. Онанистический. И, если попрет – опять по Шостаковичу!
С животом стало чуть сложнее, но мне даже больше нравилось: не надо париться о фигуре, выделываться, он есть и есть, живот этот, вывалился так сладко и стыдно… Когда стыдно – сладко! Откуда это у меня? – вот и пойму теперь, в этом мирке, только психологам нашим уже не расскажу – некуда!
И вот. Это я говорю, когда кто-то проходит по коридору. Ялька, Гео, понимаете… вас нет со мной, и такое одиночество чувствую с этими птичками, ведрами, тарелками, пузырями ледяными…
С маман его поменьше.
С Олегом…
Ладно, посмотрим.
Живот был выдающимся, и неизвестно, как уберется этот курдюк висячий теперь. Вроде, крутит – значит, внутренности подбираются. А как был наполненным, был он самой сладострастной частью тела. Гео наглаживал, сзади пристроившись, и сверху, и снизу, и весь-весь – ох, Сержик, будешь ты тоже весь в любви, похоже!
Разденусь – и уже прет меня, такой аутоэротизм просыпался, как никогда. Но что вспоминать! Хотя, почему нет. Я же решила все вспомнить. А забываю! Например, про школу. Универ. Практику в сотах. Это прям надо фиксить. Но меня на любви к Гео клинит и клинит. Он ждал тебя, Серж. Ждал терпеливо. Знал ли о напалме? – да нет, даже они не знают в своем ПРОНПО, то есть противонапалмовом отделе, что, когда и сколько. Этим другой отдел заведует. Я в это вообще ни разу не лезла – а зря, наверное… Понимала бы больше. Хотя мы с ним – лирик и физик, я только рот раскрываю, когда он говорит, и немею всякий раз от его рук и глаз раскрытых, и рта улыбчивого, а ему нравится мое музыканство и стихоплетство: смешно прибегает и брыкается на диван, услышав мои звуки-му, а точнее, звуки моей му. Слушает, руки скрестив. Оч смешной, когда задумчивый! Стихи плохо воспринимает, морщится. Говорит, слишком это. Для него, такого четенького, слишком много пены.
Ну и ладно!
Зато и Пауль преклонялся, и Алекс.
Преклоняторов