Обратно уезжали через три дня, Кристине и ее маме надо было выходить на работу, и так еле выбили отгулы. Время пронеслось так быстро, что глазом моргнуть не успели, а уже пора опять паковать вещи. Никакой ясности в душе Кристины не появилось – вопреки ожиданиям ни злости, ни равнодушия, ни злорадства она не испытывала. Была только огромная жалость к нему, к ней, к ним двоим, к детям. Что они несчастливы и одиноки и как стать счастливыми уже не знают. Они так и не поговорили ни разу, стоило им оказаться наедине (а уж мама и свекровь вовсю старались), как сама возможность говорить казалась нелепой. Как можно уместить в слова все эти годы безнадежной тоски, и тысячи ночей у радио, и ненавистную свадебную пленку, всю пропитанную насквозь любовью, которая позже обернулась таким предательством. И как можно уместить туда вину за ее слезы, за то, что дочки свои первые важные годы провели без папы, и ненависть к самому себе, такому эгоистичному, глупому, наглому, слепому? Не было в мире таких слов, не придумали их еще, чтобы описать эту робкую, крошечную надежду, что вдруг, вопреки всему, они все-таки попробуют… хотя бы поговорить…
В день отъезда никто уже не стеснялся и не скромничал. Свекровь плакала с утра, вытирая мокрые щеки о пушистые вязаные кофты внучек. Теща молчала, выразительно глядя то на дочь, то на бывшего зятя. Сами они, не зная, что делать, договорились выйти погулять с детьми. Дети же, только увидев, сколько снега выпало за ночь, понеслись в сугробы, напрочь игнорируя крики родителей: «Как же вы, мокрые, в поезде поедете?!» Они шли по узкой тропинке вдоль сугробов, протаптывая ее так тщательно, будто это было делом всей их жизни. А когда тропинка уперлась в накатанную дорогу, по которой идти они уже не собирались, наконец остановились. Рома поднял глаза и, как тогда, много лет назад, посмотрел на нее, долго, мучительно долго. Кристина взгляд не отводила, пытаясь прочесть, что там скрывается за этими синими глазами? Какие сейчас мысли в его голове? Он же молча обнял ее и, почувствовав, что она не сопротивляется, притянул к себе и поцеловал.
Что это было – весь этот отрезок времени, начиная с того августовского письма и заканчивая этим январским поцелуем, – они оба так и не поняли. Как будто вышли из комы и бросились наводить в своей жизни порядок. Она уехала с детьми обратно к маме, а он остался, чтобы уладить какие-то дела, и уже через месяц приехал к ним.
Они стали жить как раньше: подолгу закрываясь от всех в своей комнате, пересматривая любимые фильмы, воспитывая детей. Их девочки выросли в настоящих красавиц, таких, что папа каждый раз с замиранием