– Первым? – переспросил Готфрид, потирая колючий подбородок, Беатриче повторила этот жест за ним, потирая крохотной ручкой свой подбородок.
– Да, через тебя прошло столько женщин, что я и не думал, что ты сможешь вот так вот взять влюбиться в одну из них, это как будто не для тебя, что ли.
– Поверь, Леон, ты у меня с языка снял эти мысли! Я не знаю, что в ней черт подери такого! Даже не знаю, веришь ли ты мне, но меня тянет к ней так, что сил нет сопротивляться, клянусь наследством отца! Все эти годы воплощением любви для меня был стон и треск крепостных стен, что хрустят как сухой хворост в костре и раскалываются подобно ореху, под ударами будоражащих кровь выстрелов требушета. Я испытывал любовь к музыке, мелодию в которой составляли крик вошедших в раж воинов, звон мечей и топот копыт, разбавляемых ржанием и сопением лошадей. Моя любовь – сражение, лишь в нем я чувствовал себя живым, хотя в два счета мог оказаться мертвым. Теперь же, моя любовь и любовь ли, принадлежит женщине, а ратному делу придется примерить на себя роль любовницы.
– Что ж, я рад за тебя и искренне надеюсь, что все это всерьез, а не однодневный роман, – Леон обнял друга, похлопав по спине. – Только обещай мне, что сам не станешь разбойником, ты же рыцарь в конце концов.
– Обещаю! – ответил на шутку друга Готфрид и они оба посмеялись.
От Готфрида не укрылась тревога Леона, который хоть и поддержал друга, но был крайне обеспокоен тем, что тот сделал. Готфрид испытывал крайне удушливый дискомфорт от того, что его другу придется хранить эту тайну. Леон делил мир на черное и белое, Готфрид же после потери родителей, а затем скитаний по улицам, уже и забыл о существовании таких цветов, его мир состоял только из полутонов и смешанных красок. Ему лишь оставалось гадать, с каким трудом и внутренней борьбой Леону далось произошедшее. Но как говорится в иных сказках и присказках, – победила дружба. Дружба, которую Леон ставил превыше принципов, обетов и прочего.
Пленников провели под накрапывающем дождем, по грязи, к плачущей сосне, дали право на последнее слово, а потом все закончилось. Последними словами одного из разбойников стали: «Целуйте до старости, жопу старосты!», обращенные к эквиларам. Второй попросил прощение у матери, а третий от страха потерял дар речи и так ничего не сказал, лишь надул в штаны. Разбойники украсили собой одинокую сосенку в поле, покачиваясь на ее ветвях. После не самого воодушевляющего зрелища, рыцари обратились к записке от призраков, та действительно была нацарапана кровью на клочке дубленой кожи. Характер царапин указывал на то, что сделаны они были чем-то вроде когтей, но никак не ножом, как предполагал Готфрид, который безо всякой брезгливости распробовал на вкус кровь с послания, ожидая, что это будет вино. Зотик попутно подготовил к ночной вылазке три отличных одноразовых факела, такие горят в любую погоду. Эквилары вернулись в дом и за сном скоротали время перед ночным походом. Беатриче спала на груди Готфрида, крохотная