Пробормотав извинения, Петр Бирон спрятал оружие. Теперь ему было неловко своей выходки, и удивительно, как он мог заподозрить в этом сильном и израненном, словно битое грозой дерево, человеке мелкую и вертлявую породу шпиона. Теперь им овладело мучительное и опасное любопытство и торопило его задать странному гостю еще несколько вопросов о самом главном.
– Вы что, совсем не хотите жить, сударь? – с болезненной иронией спросил наконец герцог. – И, кстати, почему вы называете покойную государыню Елисавету Петровну, более напоминавшую римских императриц, Иродиадой?
– Потому что она восхотела главы Иоанна. Моей главы. Чтобы ей поднесли на блюде… Но устрашилась крови и не убила – живым в каменный гроб замуровала. А жить я когда-то хотел. Очень. И свободы хотел. Нынче не хочу. Я уже все видел. Россию, дальние страны, людей… Странствовал, воевал, любил. Все было. Себя не было.
– Что сие значит? – переспросил Бирон-младший.
– Себя, настоящего – каким родился. Мочи нет боле под чужим именем жить. Купец Тимофей Курдилов… Придумали мне это имя. Прилипло оно ко мне – не отлепишь. Как личина машкерадная… Хочу, чтобы, как раньше, назвали меня рабом Божиим Иоанном. Или как матушка звала, по-немецки, Hanshen…
– Бедная Аннушка… Простите! Правительница Анна Леопольдовна давно умерла. Вам все одно никто не поверит, – отрезал Бирон, оскорбленный столь вольным воспоминанием о далеком образе. – Вам не верю и я. Даже если очень хочу поверить.
– И не верьте, ваша светлость. Просто расскажите, что случилось с моей семьей и почему я лишился власти.
– Зачем это вам, сударь?
– Я должен знать.
– Если бы я сам знал… Это было так давно. Я был молод… Ныне же стар и тщусь надеждой скоро предстать перед Судией. А сколько вам лет сейчас, сударь? Сорок? Сорок пять?
– Сорок девять.
– Если вы не самозванец, то где вы скрывались целых двадцать лет?… И кто отпустил вас из крепости? Кто осмелился вам помочь?
– Был такой добрый человек. Комендант Ребиндер. Он сказал, что на мое место чухонца за три тысячи уговорил.
– Уговорил сесть в тюрьму? Чудны дела Твой, Господи. Грешен, всегда считал людей дураками, но чтоб за три тысячи на верную смерть решиться…
– Тот чухонец был сумасшедший. Заплатили его семье.
– Кстати, сударь, и коменданта Шлиссельбургской крепости звали Бередников.
– Может, и Бередников. Я не помню. Бередников – Ребиндер, забыл.
– Все едино, комендант не мог своей волей отпустить вас из крепости.
– А ежели он пожалел меня, безвинного мученика?
– За такую жалость он пошел бы на плаху.
– А ежели ему приказали так сделать?
– Кто приказал?
– Я не знаю. Быть может, недруги вашей государыни Екатерины. Я был им нужен – как туз в рукаве. Несчастного чухонца убили, а я – жив.
– Что же