Вернувшись к костру, я улёгся на спину и долго смотрел в небо. Там едва заметный огонёк спутника, словно пьяный пешеход, под косым углом пересекал сияющий автобан млечного пути, то исчезая на фоне какой-нибудь яркой звезды, то вновь возникая… Путь спутника явно не был близок, и я перевернулся на живот. Костёр притух, таинственно мерцая мелкими угольками, тонущими в пепле, только на краю обширного кострища живое, жёлто – синее пламя обнимало свежее поленце, посылая к небу редкие искры. Средний расположился у огня и поджаривал на углях насаженные на аккуратно заострённый прутик кусочки эстонской колбасы, капли жира с которых обильно стекали на угли, взрываясь с праздничным треском, как миниатюрный фейерверк. Старший сидел на свёрнутой вдвое брезентовой ветровке, метрах в двух от меня, вполоборота, опершись на левую руку, и задумчиво глядя куда-то вдаль. В его чёрных глазах плясали отблески огня, и нельзя было понять, смотрит ли он на поднимающуюся луну, или, может быть, гораздо дальше – внутрь себя… Мне почему-то пришло в голову обсудить планы на скорую уже заячью охоту, я окликнул его, и, не дождавшись реакции, бросил алюминиевую закрутку от водочной бутылки, случайно попав в щёку. Старший медленно повернул голову, посмотрел мне в глаза и серьёзно произнёс:
– Зачем? Мне же больно…
Я испуганно затих, поняв, что прикосновение этого кусочка алюминия не могло вызвать боль, о которой стоило бы говорить.
Конечно, я не узнал, о какой боли шла тогда речь, потому что не привык к расспросам, и потому, что Старший, словно очнувшись, улыбнулся и поддержал разговор о будущих зайцах. Средний в это время закончил свои манипуляции с прутиком, и, вернувшись к столу, представил нам новую закуску. Он вообще был оживлён в тот вечер, поскольку только что закончил переучивание с трескучего АН-24 на благородный ТУ-134 и шутил, что теперь, возможно, не оглохнет окончательно. У него действительно была лёгкая профессиональная глухота из-за бешеных АНовских децибел, исходивших от винтов, крутящихся у самой кабины.
Мы ещё немного выпили, я вновь лёг на спину, смотрел в небо и дожидался падающей звезды, чтобы загадать какое-нибудь желание. Падающих звёзд оказалось много, а желаний было мало, потому что всё и так было хорошо. Здесь, под этим бездонным небом, мы ничего не задумывали, не делили и не замышляли.
Братья говорили о чём-то у вновь разгоревшегося костра, и ночная птица выпь плакала на дальних болотах, а я растворился потихоньку в небе и очнулся от того, что Средний трепал меня за плечо.
– Э-эй, старшинка, – Средний, будучи подшофе,