Таким образом, коммунист Брежнев устранял товарища по партии руками классового врага. Почти – по Ленину: использование противоречий, если не между империалистическими странами – так между империализмом и социализмом. И неважно, что – в личных, а не в общественных целях: в этом деле Леонид Ильич не отделял личное от общественного!
Глядя в будущее, Генсек как в воду глядел: оно построилось таким, каким и строилось. Интерес к фигуре Романова на Западе возрос неимоверно. И интерес этот носил запрограммированный характер: панический. Запрограммированный Брежневым и его командой – в этом Романов ничуть не сомневался. В данном случае, Леонид Ильич выступил заказчиком «работ по Романову», а Запад – подрядчиком. Это был редчайший случай, когда интересы непримиримых, казалось бы, антагонистов, сошлись. И сошлись они не столько «в чём-то», сколько против «кого-то».
Но Леонид Ильич не совершил ничего первопроходческого. Он всего лишь довёл до логического завершения работу, начатую – по его поручению – Андроповым. Ведь та статья в мартовском номере журнала «Ньюсуик» за семьдесят пятый год, где американцы «выбирали Генсека» между пятидесятидвухлетним Романовым и пятидесятисемилетним Щербицким, была инспирирована Леонидом Ильичом на пару с Юрием Владимировичем. КГБ организовал искусную утечку аналитических материалов по Романову и его перспективам – а коллеги за рубежом без лишних зазрений присвоили сей труд, выдав его за плод собственных ночных бдений под дверями кремлёвских кабинетов.
С той поры Леонид Ильич мог спать относительно спокойно. Правда – лишь в части Романова и после употребления лошадиной дозы снотворного. Только этот относительный покой – даже став абсолютным после захоронения, прямого или иносказательного, Шелепина, Полянского, Подгорного, Кулакова, Машерова, Косыгина и Суслова – ненамного продлил старческое угасание Генсека.
И сегодня, пятнадцатого ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года, когда со страшным грохотом – по вине не столько могильщиков, сколько начальников – гроб с телом Леонида Ильича «медленно опустился в могилу», Григорий Васильевич всё ещё не мог определиться с отношением к покойному. Да и последующее «воздаяние должного» на трибуне Мавзолея не поставило точку. Романов даже готов был экстраполировать кладбищенский образ Хрущёва «в редакции» скульптора Неизвестного на Леонида Ильича: чёрное и белое. Не применительно к стране и народу: применительно к себе.
Брежнев поступил с ним точно в духе Тараса Бульбы: «я