– За решеткой вентиляции в палате спрятана серебряная корона, я…
– Меня Ирина Евгеньевна вчера за член схватила.
– Григорий Олегович, ну походатайствуйте на суде…
У больных до восьми утра завтрак и гигиенические процедуры, поэтому палаты открыты. Из-за того, что я старался попадать на работу раньше официального ее начала, я всегда вливался в эту праздничную феерию и, прежде чем добирался до кабинета, успевал услышать все актуальные новости. Социальное познание при шизофрении раньше вызывало во мне отклик в виде мурашек по спине, но теперь это стало обыденным, и я старался быстрее протолкнуться сквозь толпу в свой кабинет.
– За корону-то выпишите меня? – спросил один из моих любимых пациентов. Он подстроился под мой быстрый шаг и отгонял от меня других больных.
– Рано, Нострадамус. Суд не пропустит.
– Для суда у меня тоже подарок.
– Какой?
Он тронул меня за плечо, призывая притормозить, и заговорщически прошептал:
– Под каштаном немцы спрятали от Красной армии янтарный саркофаг…
– А в нём?
– Наградные кресты СС из белого золота.
– Запишись ко мне на беседу перед судом, – сказал я. – Там поговорим.
Нострадамус просиял:
– Спасибо, Григорий Олегович!
Пост дежурной медсестры. Рыжая женщина со страданиями от похмельного синдрома на лице оторвала взгляд от кроссворда и вымученно улыбнулась:
– Булыгин опять не спал ночью.
– Увеличьте азалептин на пятьдесят миллиграммов.
Медсестра взяла карандаш и медленно написала назначение. Рука у нее подрагивала.
– Медведеву запишите хлорпротиксен в минимальной дозировке на вечер, а Нострадамусу… – я предпочитал называть больных по прозвищам, если таковые имелись, – а Нострадамусу положите сто миллиграммов квентиакса, утром и в обед. Скажите, что это витамины для регидрации. Он такое любит.
Она всё записала и снова вымученно улыбнулась, будто раздвигала уголками губ подсыхающий цемент.
– Сегодня новенького привезут, – сказала она. – Из Орла. Вас вызвать в приёмное?
Я кивнул:
– Да. Кстати, Ирина Евгеньевна…
– Слушаю?
– Не устраивайте в моем отделении харассмент. Больным это вредно.
Я развернулся, не став смотреть, как наливаются кровью капилляры ее лица.
Перед кабинетом решил заглянуть в шестую палату. Подходя к ней, я услышал истошные вопли и перемежающийся психиатрическими терминами мат, который мог выдать только русский санитар. Вопли принадлежали Булыгину, мат – Толику. Я решил посмотреть.
При моем появлении всё смолкло, больные поспешно расселись по кроватям и сформировали на лицах выражение сосредоточенного, немного виноватого внимания, словно не они секунду назад дополняли перебранку сальным гулом. У них всегда такая реакция на врача: на меня смотрели тринадцать нашкодивших котят с физиономиями