Руки он свои нежные и белые положил на кисти Гротта – жилистые, грубые, шишковатые и старые.
Гротт закрыл глаза, ощутив надежду. Она еще осталась в нем?
Дышать он стал спокойнее и глубже. Боль, усталость и холод отступали. И на том спасибо!
Он увидал на один миг маленького мальчика, что смотрел на догорающие угли. Еще чуть и они погаснут совсем. Никакого тепла они не давали, просто напоминали о неминуемом конце. Вот, скоро они потухнут, как и твоя жизнь. У всего сущего так. Сначала горишь, а потом, когда ничего от тебя не остается – ты угасаешь. Чернеешь, темнеешь, леденеешь. Даже если тебе всего ничего лет. Щепки сгорают первыми.
Тот мальчик был он сам. Было так холодно и он не мог заставить себя пошевелиться, как и сейчас. Он кутался в одеяло, но не мог согреться, он жался к братьям и сестре, но те уже были холодны и не отвечали на его зов, не обнимали его в ответ, как вчера. А еще так хотелось есть. Голод крутил его кишки водоворотом, как те, что они видели весной на реке. Но эту весну ему уже не увидать.
– Гермунд, Гудбранд! – мальчик тряс братьев. Слишком холодные руки, твердые, неподатливые. Они застыли точно у статуй. Глаза смотрели на него и больше не моргали. – Гретта! – но она тоже молчала, замерев навсегда. В последние дни она сильно кашляла. Сейчас же уста ее синие и холодные были полуоткрыты, но он не слыхал хрипов, что клокотали в ее груди, а облачка пара более не поднимались в воздух. Кожа была ее бела точно перламутр внутри раковин, как снег и лед, что сковал их страну, принеся разорение и бескормицу.
Грегор положил голову к ней на грудь, прижавшись ухом. Пустота. Внутри нее было так пусто и тихо. Она умерла. Все они умерли. Как мать и отец, что покинули их уже давно.
И он тоже умрет. Сил бороться больше нет, да и незачем… Он заплакал, а когда перестал отчего-то стало легко и даже не страшно.
А потом пришел голос. Когда кто-то умирает, он слышит голоса своих предков, что зовут его. Так говорили старики. Видать, теперь пришел и его черед.
Разум его полный печали и горести оставлял этот мир, это слабое тело. Он уходил вслед за ними. В никуда. Где нет ни голода, ни холода. Нет ничего, ни хорошего, ни дурного. Там нет страданий и радости тоже нет. Там одна лишь пустота.
Голос был страшный, но Грегор не убоялся, он внимал ему. Ему уже нечего было бояться. Там же были голоса Гермунда, Гудбранда и Гретты. Оно забрало их? Или притворялось ими? Или это они и были?
Эти слова врезались в память навсегда.
Вот что оно сказало:
Такие жадные… Если они не могут дать тепла. Забери. Они не достойны.
Такие мелочные… Если они спрятали еду… Отбери. Не достойны.
Отбери у них все. Съешь… Съешь…
Так хочется есть! Съесть все. Всех их!
Сам