Чарышев, сражённый происшедшим, стоял посреди комнаты.
Дверь подъезда хлопнула так, будто раздался оружейный выстрел. Он вздрогнул и, услышав донёсшийся со двора крик, подошёл к окну и резко отдёрнул штору.
– Ну что, чекисты сраные! – стоя перед машинами, провокационно орала Новогорская. – Лакеи партийные! Вы хоть что-нибудь способны по-человечески сделать?! – и она, схватив небольшой камень, неумело бросила его в сторону «Волги», из которой уже выскакивали гэбисты.
Первым к ней подбежал коренастый человек и резко потащил её за рукав. Новогорская отмахнулась. Затем гордо вскинула голову и, глядя на окна дома, крикнула:
– Я требую освобождения всех политзаклю… – в этот момент коренастый резко грубо схватил её за воротник. Новогорская попыталась освободиться, но тут же осела от подсечки сзади. С её головы свалилась шапочка, а из слетевших очков выскочило и запрыгало по асфальту толстое стёклышко.
Руки ей скрутили молниеносно два других сотрудника. Когда Леру волокли мимо окна, Чарышев увидел блеснувшие в её глазах слёзы. Всхлипывала она как-то по-детски. Будто не от боли. А от обиды. Как маленькая девочка, у которой только что улетел подаренный ей воздушный шарик.
С верхнего этажа вновь донёсся пьяненький голос мужичка:
– Ну, козлы… Вы мне спать дадите? Ур-р-р-оды! Ур-р-роды гремучие!
Вадим, не помня себя, выбежал на улицу и чуть было не попал под колеса отъезжавшей «Волги». Машина, не притормаживая, въехала под арку и скрылась из виду.
На асфальте лежало, поблёскивая, стёклышко от Лериных очков. Было тихо. Ночной воздух приятно наполнялся запахом терпкой свежести распускавшихся почек ясеня. Наступала весна.
Чарышев в эту ночь долго не мог заснуть. Он почему-то вспомнил, что никогда от своих родителей не слышал, чтобы они говорили добрые слова о власти. О той самой власти, о которой в газетах всё время писали, что она «истинно народная». А в последние годы мать, приходя из магазина, всё чаще и чаще недовольно повторяла: «Даже при Сталине цены снижали!»
Ему было обидно, что жили они всё время в скудности. Но когда наступали выборы, родители обязательно шли голосовать в ближайший клуб. И всегда голосовали за существующую власть. И точно так же жили и поступали все остальные. Может, это и есть рабская психология? – спрашивал себя Чарышев.
А рано утром его разбудил грозный голос бабы Фаи:
– Вадька, стервец! – и она без стука вошла в его комнату совсем непричёсанная, в мятой ночной сорочке. – Ты что же меня хочешь на старости лет в тюрьму посадить?! Не ожидала от тебя такой… Такой мерзости!
Не выспавшийся Чарышев, ничего не понимая, смотрел на неё удивлёнными глазами.
– Ну-ка, читай! – и она всучила