Коля уж точно пострадал. Его левый глаз совсем затек, бровь и нижняя губа были рассечены и из этих ран постоянно сочилась кровь, переносица вздулась, посинела. Портнов отделался одним синяком на левом виске, но таким обширным и черным, что казалось, будто в это место его ударили несколько раз подряд. Впрочем, может, так и было.
Максим Леонтьев вышел на минутку следом за Колей и Портновым и извинился перед Колей за причиненные случайно увечья. «Бью по Кутикову, а попадаю по тебе, – объяснил он светским тоном. – Наваждение какое-то». Перед Портновым он извиняться не стал, да они были в расчете – все синяки Максима и Дениса Леонтьевых были поставлены именно Портновым.
Пока Максим приносил извинения, Портнов, слегка улыбаясь, смотрел в сторону. Коля знал, его немного смешили изысканные манеры младшего Леонтьева, которые сейчас совсем не шли к его разбитому лицу. Но вообще настроение Портнова было неважным. И это Коля тоже понимал – за два дня он два раза совершил непоправимые с его собственной точки зрения проколы (в случае с Лапшенниковым и во вчерашнем побеге от милиции), и теперь начинал сомневаться в себе, в своей мужественности, в своей нравственности. Для Портнова такие сомнения были настолько типичны, что не только Коля, а и Саня Вяткин – единственный, кто дожидался их, стоя в сторонке – сразу все понял.
Когда Максим Леонтьев скрылся за дверью отделения, Саня подошел ближе и, хмурясь, сказал Портнову:
– Зря ты, Андрей, все на себя берешь. Ты не железный. С каждым случается.
– О чем ты? – притворно удивился Портнов, но Коля видел, что он ужасно разозлился, и только симпатия к Сане не позволяет ему показать это.
– Ладно, поехали в общагу, – вздохнул Саня.
Всю дорогу до общежития Портнов плелся сзади. Коля, ощущая его состояние не менее остро, чем свой недавний сплин, не окликал его, и заговаривал зубы добряку Сане, в корне пресекая все его попытки подождать Портнова и побеседовать с ним по душам.
В метро Колин вид привлек внимание милиционера. Хорошо, что паспорт с московской пропиской Коля всегда носил с собой. У Портнова паспорта не оказалось, и Саня Вяткин с трудом уговорил стража порядка не забирать его, объяснив его унылый вид и синяк на виске трагической историей любви и измены и с ходу напридумывав массу потрясающих воображение подробностей.
Портнов, скучая, слушал Санин бред, но, к счастью, не вмешивался. Наконец их отпустили. На эскалаторе Саня молча снял свою куртку и отдал Коле.
– Зачем мне? – не понял Коля.
– Прикройся хоть, – пробурчал Саня.
Коля осмотрел себя и ужаснулся. Вся левая сторона его новой вельветовой светло-голубой рубашки была в пятнах и потеках крови, уже подсохших. Ворот наполовину оторван, рукав разошелся по шву. «Ну, Максим, бляха-муха», – про себя выругался Коля, но потом вспомнил, что ворот ему порвал Вяткин, когда пытался вытащить его из эпицентра драки, а рукав – Портнов, когда тянул его за собой, удирая от милиции.
Коля молча взглянул на Вяткина, взял куртку, надел и наглухо