* * *
Ночь была темная, холодная, но почти что безветреная. Дул легкий сквознячок, от которого даже не шевелились тяжелые, намокшие за день от сырости ветви деревьев. Тусклые звезды, окружавшие луну со всех сторон, мерцали и гасли одна за другой. Меньше их от этого не становилось.
Коля вдохнул ночного прохладного воздуха, постоял немного у входа в общежитие, и, оглядевшись и не увидев ни единой фигуры или тени, пошел направо, к остановке.
Была у Лапшенникова такая блажь: напившись, сесть на скамейку у остановки и плакать горькими слезами по загубленной спокойной жизни в своем далеком захолустном городке. Коля, однажды наблюдавший эту сцену, про себя поражался Лапшенникову. В его плаче не было ни чуть фальши; он искренне горевал по родине, где ему явно было хорошо, покойно, даже счастливо, наверное. Зачем же он в своем не самом юном уже возрасте променял все это на суету большого города, общежития, набитого полупьяными, пьяными и собиравшимися выпить студентами? Что ему в институте, который он вполне мог закончить заочно, если так уж хотелось?
Этого Коля не понимал. Тем не менее кроме Лапшенникова мог перечислить с десяток таких же как он. Их тянуло в Москву как магнитом, многие оставляли дома семьи, работу, а потом тосковали и скучали, потерявшиеся в людском круговороте, никому не нужные, не востребованные.
Портнов объяснял Коле так: человеку свойственно стремиться к еще непознанному. Это – аксиома. Одно из ее составляющих – желание перемен. Вот почему срываются с насиженного места люди, не только юные, но и взрослые. Конечно, не все. Большинство продолжает жить как прежде, глуша в себе инстинкт движения вперед и перемены мест. Но некоторые… Творческие личности, говорил Портнов, пусть даже не обладающие талантами, и есть эти самые некоторые. В них инстинкты развиты куда сильнее, чем у прочих. Да, плачут, не находят себя, теряются, и все равно желают изведать другую жизнь, хоть это и дается им дорогой ценой.
Коле было всего девятнадцать лет, рассудком он не понимал пока теории Портнова, но зато умел почувствовать истину. А в отношении Лапшенникова просто признавал – все возможно. Лапшенников – талант, ему, как считал Коля, позволено многое. Вот что тут делает…
Что тут делает Чертков?
Коля насторожился. Навстречу ему, втянув голову в плечи то ли от холода, то ли по иной причине, ежесекундно оглядываясь, быстро шел Чертков, прозаик с Портновского курса. Ему было около сорока, и именно о нем подумал Коля мгновение назад, когда размышлял о неисповедимых путях человека.
– Женя! – окликнул его Коля.
Чертков вздрогнул, остановился. Только сейчас он заметил Колю, который шел в черной тени толстых деревьев.
– Это ты, Коля? – неуверенно проговорил он, вытягивая шею и всматриваясь в темноту.
– Я.
Чертков приблизился. Вид его был столь жалок и в то же время подозрителен, что Колин взгляд сам собою стал строгим.
– А… Ты куда так поздно? – спросил Чертков.
– Лапшенникова ищу. Не встречал?
– Нет, откуда же…
Не вынимая рук из карманов,