Ехать минут двадцать, если задержимся на перегоне, то тридцать.
Через час я прибыл на Пятую станцию, здесь же с поезда сошла бабушка с внуками. Моё опоздание на встречу было бы невежливым, и потому, выйдя из последнего вагона, я поспешил к переходу через железнодорожные пути, находившемуся на другом конце перрона. Аккуратно пробежав по обледенелой платформе, я чуть не проскользил новым пальто по железным ступеням, но, удержавшись на ногах, сумел замереть в стойке «смирно» у самого подножья лестницы. Переход через железнодорожные пути блестел металлическим покрытием перед моим носом, и возможность проскочить вовремя могла быть вполне осуществима, если бы деревянный забор, на который я опёрся, не треснул под моим весом. Алыми рубинами засверкали глаза предупреждающего светофора. Звона не было. Лёжа, ошалелый от неожиданности падения, в канаве, обхватив, как бы приобняв камни, между которыми повезло так удачно приземлится, не разбив голову, я смотрел вверх на переход. Бабушка подгоняла внуков, рыча ласковым голосом наставления об опасности пьянства и безумия, поглядывая на тело в канаве. Улыбка извинения непроизвольно скривилась на лице. Пожилая дама только фыркнула в ответ и поплелась за внуками к переходу. Красные огни незаметно мигали в снежной траве, слишком низко, чтоб увидеть их сверху.
Я крикнул, что есть мочи, и голос мой слился с визгливым гвалтом страха, молчанием непонимания, истошным воплем боли, кратким хрустом и рвущийся тканью, но громче всех был низкий мощный гудок поезда, врезающийся в уши воем медной тубы, барабанный бой стальных колёс завершал симфонию кошмара. Пустой провал в памяти белеет до сих пор, но события последующие память хранит, как записанные на плёнку. Старший брат подхватил падающую от ужаса старую даму, завалившись вместе с ней в сугроб. Нестерпимый плач звенел в воздухе. Мальчику отсекло ноги. Выпрыгнув из канавы, я стремглав бросился к переходу, на бегу скидывая пальто и пиджак, и сорвал белые рукава своей рубашки. Как мог, стараясь выцепить из глубины памяти знания о врачевании, я перевязывал культи, накладывал жгут из ремня. Много снега побагровело тогда. Безногий потерял сознание. Вдруг взглянув на часы, я рванулся вперёд, не оглядываясь, подхватив только в руки брошенный пиджак и куртку. Успеть бы на встречу.
А жив ли мальчик?
Вечер.
Тёмные уголки улиц подсвечивались газовыми фонарями. Скромно поблёскивали мелкие язычки пламени в стеклянных клетках. Они не стремились вырвать наружу, находили удовольствие в своём заточении. Запертым не страшен ветер, гасящий свечу оставленную у открытого окна, когда спешишь к двери, услышав стук, бросая свои дела, чтобы разочароваться в известии о продаже бессмыслицы или агитации к голосованию за старого министра. И зачем бежал, спотыкался? Ради давно известных тебе слов? Слякоть липнет к подошве, кисель хлюпает под ногами. А я мыслил о позапрошлом дне, когда ляпнул бред в разговоре, и тотчас