– А вот так! Обычно «оттуда» приходят «после», а я ухитрился прийти «до». Думаю, в мистической истории человечества такое происходит впервые. Надо отослать газеты и метрику в Книгу рекордов Гиннесса. Может, премию дадут.
– Тебе все это еще не надоело?
– Пока нет.
Они вышли из кинотеатра. Мужчина раскрыл зонт, прикрывая жену от мокрого снега. Чья-то ладонь хлопнула его по плечу.
– Эдди! Wie gehts? (как дела. – нем.).
Мужчина резко обернулся и облегченно вздохнул.
– А, это ты, Боря. Comme ci, comme сa (так себе; кое‑как. – франц.). Учим язык новых хозяев?
– Ха! Новый хозяин всегда лучше старого. Это единственный урок истории, усвоенный твоим многострадальным народом.
– Наверно, я должен обидеться.
– Какой из тебя латыш, Эдди! Только фамилия, да экстерьер. Мысли у тебя не те. Недавно прочитал твою статью в молодежке, ну… там, где про государственный язык. Ну, ты молодец! Мы у себя в Германии от души хохотали. Эти синие чулки из института филологии, ей-богу, полезут к нам в постель со словарем.
– Положишь словарь им под ягодицы.
– Ха! Я заставлю их перед еб.., – Борис театрально прикрыл рот ладонью, – извините… перед сном прочитать пару страниц Талмуда на арамейском. А если нет, то нафиг с койки!
– Да-а, у вас обоих весьма утонченная политическая ориентация! – заметила женщина.
Разбрасывая снежную грязь, мимо с грохотом пронеслась грузовая машина. Эдд взял Бориса и жену в охапку, увлек в сторону и развернул лицом друг к другу.
– Познакомьтесь. Это Борис, друг детства. Уже два года живет в Германии и непонятно зачем вернулся. Редкостный бабник и знаток Талмуда. А это моя жена. Ее отец был большим оригиналом и назвал Марселлой. Можно просто Марсо.
– О-о! – Борис прищелкнул языком и расплылся в широкой улыбке. – Какое имя! Ветер южных морей и шелест виноградников. Алые паруса на горизонте.
Марсо изобразила вежливую улыбку:
– А почему не Марсельеза и «свобода на баррикадах»?
– О! – Борис даже как будто подпрыгнул. – Открою одну тайну. Эдд в молодости коллекционировал изображение свободы в стиле топлесс. Особенно мне нравилась одна фотография – Париж, 68-й год, баррикады Нантена, и стриптиз на груде какого-то барахла.
Эдд прижал жену к себе:
– Он врет. Кроме этой фотографии и репродукции картины Делакруа у меня ничего нет.
Но Марсо не унималась:
– Раз вы давно знаете Эдда, скажите мне, он что, не додрался в детстве?
Борис простер руки к небу и произнес замогильным голосом: «Пепел Клааса стучит в его сердце».
– Имеете в виду его деда?
– Да, старый Лоренц был редким забиякой. Мы вместе жили на горкомовской даче в Юрмале. Он постоянно ссорился с властью. Так что Эдд – потомственный скандалист. А в сорок лет еще остаются силы что-то изменить.
Марсо снисходительно посмотрела на мужа:
– «А он хотел переделать мир, но, слава богу, не знал как». Нельзя браться за переделку мира, если сам