Сердце стучит так громко, что ничего другого не слышно. Но я все равно прислушиваюсь. И мне кажется, кто-то шепчет за спиной. Я ползу, карабкаюсь на четвереньках, заглядываю в каждую темную щель.
– Где… где ты?
Он не отзывается, но тут я вижу, что обломки стены шевелятся. Обеими руками, что есть силы, я тяну на себя доски, покрытые штукатуркой.
Щель становится глубже, и я чуть ли не ныряю туда, шарю руками, нащупываю едва различимые предметы и спрашиваю, спрашиваю:
– Ты слышишь меня?
Наконец теплая ладонь сжимает мои пальцы, и сердце от этого колотится сильнее – с надеждой.
Я разгребаю обломки и все яснее вижу его – Хиро. Но это не тот Хиро, который повернулся ко мне, стоя у окна. Он тоже без одежды. Одна сторона его тела и нижняя часть ног в порядке, все остальное – в ожогах.
На меня накатывает тошнота. Я шатаюсь. Меня рвет. Все кружится. Падаю. Снова рвет.
Дрожу. Пот течет по лицу и телу, как вода.
Он касается моей спины:
– Спасибо, – голос друга слабый, уставший, неузнаваемый. – Это бомба?
– Похоже на то. Только вот какая? – спрашиваю я, собравшись с силами.
– Молотофф но Ханакаго?[1] Кассетная бомба? – произносит он еле-еле.
Хиро неловко поворачивается в одну сторону, в другую – смотрит, как и я в те первые секунды, на разрушенный мир.
– Даже пятисоттонная бомба так не смогла бы… – отвечаю ему.
Хиро встает и делает неуверенный шаг.
– Здесь был сад, – шепчет он. – А вот тут, где я стою – бомбоубежище.
Он смотрит на меня.
– Все еще день? – его голос почти как тишина. – Тот же день? Ничего не помню… Я видел самолет… стоял у окна, да? А потом раскрылся парашют. Я обернулся, чтобы сказать тебе, да?
Я киваю.
– А потом… пустота. Что-то белое и все, – он качает головой, – пустота.
Вдруг он наклоняется и его начинает рвать – точно как меня. Хиро дрожит, зубы его стучат, пот льется без остановки.
– Я голый, – говорит он, переводя дыхание от рвоты. – Куда делась моя одежда?
– Не знаю, – шепчу. – Я тоже очнулся голым. Посмотри на свою кожу. На тебе была рубашка с рисунком, твоя любимая.
Он кивает.
– Посмотри, посмотри на себя.
Он опускает голову, рассматривает себя, касается рукой разноцветных пятен на коже.
– Это рисунок с моей рубашки, – произносит он. – Почему-то на коже. Но куда делась сама рубашка?
Я пожимаю плечами.
– И что нам теперь делать? – спрашивает Хиро. – Куда нам теперь идти?
– Я не знаю. Не знаю.
У нас нет ответов.
Я помогаю Хиро натянуть одежду, которую взял из корзины, и вместе мы карабкаемся по останкам его дома в надежде дойти до больницы, но останавливаемся там, где должна быть дорога.
– Моя мама, – шепчу я.
– И моя, – отвечает он. – А сестра? Что с ней? Что с Кэйко? Мне нужно найти ее, мы должны быть вместе сейчас! Она в детском саду, ей страшно!
Хиро