о книгах:
то обсуждали,
то спорили,
вдохновлялись
историями.
И все. Больше этого нет.
Бабушка умерла,
и дедушка изменился.
А я скучаю
по нему – прежнему.
Мама заваривает улун.
– Какие планы на день?
Молча глотаю йогурт.
– Да так. С книжками. Занимаюсь.
Она наливает чай.
– Побудешь сегодня дома?
В трех словах – столько всего несказанного.
Дверь скрипит.
Он медленно выплывает из комнаты:
– Славное, кажется, утро.
И улыбается.
Надолго ли его хватит?
На целое утро? На день?
Время покажет.
Мама волнуется.
– Побудешь дома, Мидзуки?
Я ненадолго.
– Вот еще! Если из-за меня —
нечего дома сидеть! —
грохочет дед. —
Я и один тут справляюсь.
Мы дружно молчим.
Ни слова. Никто.
Мы знаем, что
одиночество —
самое страшное
для него.
Мама, красивая мама.
Куда она? Ни единой морщинки
на молодом лице.
Я киваю.
Она улыбается.
И мне так тепло и нежно.
Наша вина преследует нас,
Не отпускает, истончает
До пустоты.
Хлопнула дверь,
щелкнул засов калитки,
зазвонили часы.
Дедушка снова вернулся в печаль.
Им завладели
тени из прошлого.
Что же там было?
Что так тревожит его?
Что не дает покоя
сильному дедушке?
Это ведь он учил меня не бояться!
Учил не падать с велосипеда!
Это ведь он вдохновил Мэгуми,
бабушку нашу,
заняться джазовым танцем,
и сам потом вместе с ней
танцевал до упаду.
Он будил меня среди ночи —
показать
звезды
на чистом небе.
Он выигрывал в шахматы
у друзей
и закатывал каждый год
варенье.
Улыбался,
смеялся,
жил
день за днем.
Я скучаю по прежнему дедушке.
Думаю часто о нем.
Он подходит к столу,
смотрит на старую книгу
и проводит пальцами по корешку:
«Волшебства больше нет».
«Я дрянной человек», – говорит он,
выходит
из кухни.
И медленно,
тяжело
ступает к себе.
Я – за ним.
Книги молчат, затаили дыхание.
Что они знают о дедушке?
Что они помнят о нем?
Полка-улыбка,
заваленная томами,
сделалась вдруг гримасой.
Я стою у него за спиной.
«Есть кое-что, Мидзуки.
Я больше не в силах скрывать.
Бабушка знала. —
и он
кулаком
ударяет