– Ну чего все ходють. Все ходють-ходють, дьяволы. Покоя перед смертью не дают…
– Кого забрали-то? – спросил Женька сквозь бабкины причитания.
– А усех, кто был, забрали… И Сережку этого конопатого, и того дядьку, что на костылях. Он на костылях, а его усе равно потащили, изверги… И эта деваха была, что у тебя тады червонец слямзила, – и ее тоже. Усех, усех,..
– Какая деваха-то? – не понял Женька, но тут же, махнув рукой, сказал: – Ну, ясно… Зато сегодня больше не приедут, камеры, наверное, все заняты. Можно спать спокойно. – Женька провел свою подружку в комнату, где, кроме старой диван-кровати, поставленной вместо ножек на кирпичи, двух ящиков из-под мыла и залапанного до черноты круглого стола, ничего не было. – Я вот с деньгами, баб-Кать. Может, найдешь бутылку-то?
– Какую, казачок? Усе, дьяволы, консисковали… тьфу, побили усе-усе, казачок. Ей-богу. – Старушка собралась было перекреститься, но передумала и высморкалась в фартук. – Уся пенсия пропала. Ах, ироды…
– Да мне одну всего. На вот, – Женька протянул бабке две бумажки. – Я сегодня богатый, вагон разгрузили.
Бабка посмотрела на деньги долгим взглядом. Кряхтя, поднялась с табуретки и пошла на кухню. Там чем-то гремела и стукала, потом вернулась, неся в руках бутылку водки, завернутую в рваный чулок.
Посреди ночи Женька, сам не зная отчего, проснулся. То ли клопы вылезли на охоту из баб-Катиного дивана, то ли подружка, свернувшаяся котенком у его бока, дернулась во сне, а может, еще что-то. На всякий случай Женька проверил лежавший в головах пиджак. Нащупал в кармане деньги, пересчитал их в темноте. Из трехсот рублей, полученных за разгрузку вагона с цементом, оставалось сто с мелочью. Куда подевались остальные – он никак не мог вспомнить, запутался в вычислениях и плюнул на это дело, решив, что всему виной провалы в его памяти.
«Старею, что ли, уже, или чего? – подумал Женька и в расстройстве и заерзал на месте. -Через год четвертый десяток пойдет… Наверное, так полагается, чтобы уже и бессонница начиналась, и память проваливалась… А скоро и зубы начнут выпадать… Вот жизнь летит-то, зараза».
После того как два года назад Женьку Аушева лишили водительских прав, он так растерялся, что первые несколько недель ходил с испуганно-удивленным выражением лица, точно сильно близорукий человек, потерявший свои очки, и был не способен ни к какой работе. Потом растерянное состояние сменилось злостью на весь окружающий мир и полным неверием в справедливость. «Не спросили даже, как вы, товарищ Аушев, дальше жить собираетесь, отобрали права – и гуляй, Вася. А как же теперь, что, и профессию менять? А если не хочется? То, что можно через год пересдать, – это все брехня. Завалят на экзамене, как пить дать, потому что был пьяный за рулем… Ну и что с того, что был пьяный – он же ничего не нарушил, ни на кого не наехал. Эх, сломали жизнь человеку, как сгоревшую спичку…».
И обозленный на всех и на все Женька Аушев принципиально забичевал.
&nb