В кабинет быстрым шагом вошла Татьяна, будто она специально дожидалась за дверью минуты примирения.
– Ой, что вы сидите, – с радостью на лице воскликнула она. – В буфет сардельки завезли. Я очередь заняла, пойдёмте быстрее. Хорошие сардельки.
–Ну вот, что я вам говорила, – хмыкнула Вероника Фёдоровна. – С нашей Танюхи всё – как с гуся вода… Какие сардельки – то, говяжьи?
* * *
Под Новый год Татьяна заболела. Что-то там внутри, по женской части. Её положили в больницу и она ежедневно звонила оттуда, хныкающим голосом упрекала сослуживцев, что «ко всем ходят, а к ней никто не ходит».
– Что, и Серёжка не ходит? – удивлялась Вероника Фёдоровна. – И Витька твой?.. Ну, дорогуша, а нам некогда. У нас дети, мужья, семья. Сама виновата – вот она, твоя кошачья жизнь сказывается… Да, кошачья! Сама знаешь, почему… Ну, ладно, ладно, заглянем как-нибудь, не все же свои добрые чувства по очередям растрепали. Что тебе принести?.. Какого пива, дура! Тебе витамины нужны, сколько кровищи потеряла. Вон голосок стал-то, как у полудохлой овечки… Эх, Танька, Танька. – Вероника Фёдоровна положила трубку и покачала головой. – Как живёт, дурища. Совершенно без ума, на одних чувствах.
– Да, да, – высказался Павел Петрович. – В Татьяне ярко выражено женское начало. И дальше этого начала её психология не развивается. Её развитие замерло на примитивно-чувственном уровне.
– По вашему получается, – фыркнула Света, – что Татьяна наша – просто симпатичная человекообразная обезьянка?
– В общем-то так, где-то на этом уровне… – Павел Петрович, когда начинал говорить умно, имел привычку надувать щёки и выпячивать грудь, будто выступая с трибуны торжественного собрания. – У простой обезьяны есть брачный период, а у Татьяны этот период круглогодичный и сплошь всю жизнь. И никаких обязательств, никакого супружеского долга, никакого материнского инстинкта. Вся суч-щность нашей Татьяны заключается в одном – единственном, – Павел Петрович поднял указательный палец, поросший короткой чёрной щетинкой, – но гипертрофированном качестве женской натуры.
– Да уж, это точно – поддакнула Вероника Фёдоровна.
– А-а, глупости, – не согласилась Света. – Обыкновенная женщина, добрая, ласковая, чувственная… Ну, и немножко глупая. И несчастная в своей судьбе, как и многие другие.
– Ну уж, – несогласно буркнул Вероник Фёдоровна. – Танька себя несчастной не считает. Куда там. Скорее, она тебя невезухой назовёт, потому что до двадцати шести лет всё пры- ы-нца дожидаешься. У Таньки к этим годам пры-ы-нцы шли, как через заводскую проходную к началу смены.
Павел Петрович крякнул и заёрзал на стуле.
– Вот ведь морока с женским контингентом. Опять все сроки отчёта пропустим. Давайте, товарищи женщины, не отвлекаться на посторонние вопросы.
За двадцать лет Татьяна так вписалась в интерьер и атмосферу производственного