Абхазы собирают рай
из потерявших девственность лимонов.
По сути, это урожай
из звезд, из лун, из солнц и небосклонов.
Его снимать великий кайф,
пока танцуют небо дагестанцы
под песни групп Кино и Чайф.
Горючие черкесы носят сланцы.
Балкарцы смотрят в голове
своей и общей некий трагифарс.
Кавказец – это BMW,
что с номерами региона Марс.
* * *
Прыгают из вод наверх дельфины.
Я фотографирую их суть.
Люди – одинокие машины.
Их зовет в космическое путь.
Там раздолье, радость и веселье.
Страны и деревни – города.
Фонари из света ожерелье
надевают ночью иногда.
Чаще в темноте шныряют воры
и крадут из воздуха мазут.
Руки человека – коридоры,
кои в сердце – зал – его ведут.
* * *
Кавказ обуглен и расплавлен.
Он испытал собою взрыв,
как мальчик ест на кухне вафли.
Летит наверх презерватив.
Его надули и пустили
перелопатить небеса.
Не Аргентина и не Чили —
мои корявые глаза.
Они, по сути, ятаганы,
что рубят головы врагов.
Мои глаза несут османы
сюда из пропасти веков.
И ими машут постоянно.
Кавказ обкрадывает мир
и вне его другие страны.
Внутри меня – Тимей и Пир.
Вокруг меня – базар и споры.
И там же не для остальных
стоят мороженые – горы —
и я лижу вершины их.
* * *
Я захотел взлететь отсюда в небо.
Я штурмовал оружием – стихом
высотки, краны и поля без хлеба.
Велосипед возил меня тайком.
Да разве так? Я колесил открыто.
Я вызывал планету на себя,
любого человека, индивида,
в наушниках поэзию рубя.
Вколачивая гири и гантели
в сознание привычное людей.
Я был почти, практически у цели.
Теперь я на Кавказе Прометей.
Орел клюет мне постоянно печень.
И имя этой птице – алкоголь.
Пылают ночью во вселенной свечи.
Они мое безумие и боль.
Я вижу в них далекую отчизну.
Но я пока что заперт на земле,
где колыбель в себя включает тризну.
Мы пребываем в скорби и во зле.
У нас одно – взросление и старость.
Немного развлечений перед тем.
О господи, пошли мне эту малость —
в секунде каждой жизни Вифлеем.
Тогда мозгов моих низвергнет кратер
на этот мир бессмертия лавэ.
Душевная болезнь есть Терминатор,
идущий постоянно в голове.
* * *
На свалке вновь копается старик.
Он ищет что надеть и что поесть.
Я до сих пор к сей жизни не привык.
Другая жизнь во мне, признаться, есть.
Я