Подружка освободилась, вспомнила, наконец, про пельмени, побежала на кухню, видит пламя погасло, она и чирк спичкой… Тюха-матюха.
Бог убогим соломку подстилает.
Ничего с ней не случилось, только руки чуть обожгла, да ресницы опалила, когда полыхнуло. Но кухня и комната, пока приехали пожарные, успели выгореть, и в общественный коридор пламя занесло, в результате на их этаже весь потолок лет пять был черным, сколько его ни терла Надежда, соседка Димки. Пора такая была, лихие девяностые, и не до потолков было.
Свекровь моя на момент пожара ещё жива была, но уже всё больше лежала, вялая, без всякого интереса к жизни, а тут, когда я открыла дверь и из неё клубы дыма занесло в комнату, а внизу пожарная машина с мигалкой сиреной заливалась, моя свекровь бодренько вскочила, оделась, документы в сумку сложила и сидит, ждет, что будет. Глаза круглые. А я думаю, ничего, далеко, до нас два этажа, затушат.
И затушили. Только в квартирах снизу и сверху стекла вылетели.
Димка после этого случая недолго пожил. Напился как-то пьяный и замерз. За всю ту зиму всего неделя морозная случилась, он в эту неделю и замерз. До 25 лет не дожил, ушел к своему однокласснику и соседу Михаилу.
Сейчас в его квартире большая семья живет. По облику кавказцы. И запахи оттуда пряные, вкусные. Проходишь мимо, слышишь запах и разыгрывается аппетит.
6
Я вышла мусор выносить. Соседка Надя, живущая на этаж ниже в двухкомнатной квартире, рядом с той, в которой жил Димка, стоит возле общего для наших этажей мусоропровода. Маленькая женщина, сухонькая, беленькая, слегка сморщенная, на сыроежку поклеванную похожая. Не красную, а бурую сыроежку. Выражение лица неопределенно озабоченное. Видно, что тревожится не о чём-нибудь одном, а сразу о многих вещах, и мысли у неё разбегаются, как тараканы, когда свет зажигаешь.
Я поздоровалась, мусор выкинула, о погоде пару слов сказала, она ответила, и слово за слово вдруг исповедь началась, и выходило так, как будто она мои мысли о себе подслушала и отвечает мне, хочет, чтобы я всё правильно понимала.
И полдесятого утра, с пустым мусорным ведром в руках я слушаю, переминаясь с ноги на ногу историю чужой жизни, из которой я только отрывки видела, как в телевидении рекламу фильмов делают, кусочки показывают; вот я такие рекламные кусочки видела, а сейчас всю пленку передо мной Надежда прокручивает, а я слушаю, сочувствую, головой киваю, и думаю о том, что мясо варить я не поставила, и обеда к двум часам у меня сегодня не будет.
Но рассказ тянется и тянется, прыгает с одного на другое, и забыт и суп, и осенний день за окном.
Стыдно мне, что я о таких пустяках, как каждодневная пища, беспокоюсь, когда жизнь наполнена до краев трагедией.
Я уже не здесь, на площадке девятиэтажного дома в благополучный выходной день, похожий на десятки других дней в году, а в поселке и не сейчас, а в конце пятидесятых.