Заремка фурией метнулась в прихожую и принесла серую маленькую сумочку, которую я выпросила у мамы в честь подружкиной свадьбы. Старательно избегая смотреть в мою сторону, чтобы случайно не встретиться со мной взглядом, она протянула сумочку бабке. Та, не церемонясь, рванула замок-молнию и давай хищно рыться внутри, как стервятник в желудке дохлой животины. Смекнув, что так искать неудобно, она принялась трясти сумку над кроватью, и все мои скромные пожитки: зеркальце, платочек, ручка, помада, гребешок и деньги – четыре рубля пятьдесят шесть копеек – полетели на одеяло. Бабка-полицай не успокоилась и принялась ощупывать сумку в поиске потайных кармашков, и, не найдя таковых, в сердцах швырнула сумку на кровать. Заремкины родственницы стояли по стеночкам, таращили глаза и вытягивали шеи от любопытства.
Я чувствовала, что меня выворачивает наизнанку от стыда и отвращения. Мне и в голову не могло придти, что они на этом не успокоятся. Я схватила сумку и начала как попало запихивать в нее все содержимое. Выбраться бы только отсюда, а там, в подъезде, уже можно будет дать волю слезам. И ноги моей больше не будет в этом доме!
– Куда это ты собралась, ласточка моя? – ехидным тоном пролаяла бабка Фатима. – Колечки маленькие, а вдруг ты их на себе спрятала? Думала – хитрая, да? Думала – не найдут? А ну-ка, снимай платье!
Ноги мои теперь подкосились, так что пришлось опереться на подоконник, чтобы не упасть. Это что же? Они меня всю обыскивать будут? Это же нельзя! Это не по-советски, не по-человечески, в конце концов! Это же только в фильмах про фашистов бывает!
– Вы не имеете права… – из последних сил выдохнула я, – …я не дам себя раздевать. Это унизительно… это стыдно. Вызывайте милицию, и пусть они разбираются.
– Ага, сейчас мы вызовем! Стыдно ей! А кольца у подружки на свадьбе воровать не стыдно? Говорила я тебе, Зарема, на цыганку она похожа со своими глазищами зелеными, нельзя ей доверять! А ну, снимай, я сказала, а то сама сниму! И церемониться с тобой не буду!
Вся родственная толпа стояла с открытыми ртами и глазела на нашу перепалку. Никому не пришло в голову заступиться за меня. Может, и пришло, только бабку они боялись. А скорее всего, наплевать им было на чужую девчонку, когда успешное бракосочетание их Заремы оказалось под угрозой.
Родственников вывели из комнаты, и я, в присутствии лишь фашистской бабки, Заремки и ее мамы, заливаясь слезами, стянула платье, каждый сантиметр которого они прощупали и на свет просмотрели. Бабка настаивала на снятии нижнего белья, мама, видя мое близкое к обмороку состояние, ее отговаривала. Но бабка была кремень! Как будто в гестапо проходила практику. Если надо, она бы и пытки, не задумываясь, применила. Так сказать, допрос с пристрастием, метод физического воздействия.
Спасла меня Феруза, пятнадцатилетняя троюродная сестренка Заремы. Оказывается, пока меня мучили в спальне, остальные продолжили механически