Парфетки и мовешки. Татьяна Лассунская-Наркович

из старших играл модные танцы, и пара за парой весело носились по залу. Иногда и седьмушки, с завистью поглядывавшие на танцующих, отваживались принять участие в общем веселье, но танцы им плохо удавались, и они жалко семенили ножками на одном месте, в то время как насмешки старших сыпались на них со всех сторон.

      Едва весть о «француженке» разлетелась по залу, как Грибунову окружили выпускные, которых забавляла бойкая новенькая с большой куклой на руках, без умолку болтавшая на чистейшем французском языке. Как-то само собой выяснилось, что Грибунова не только болтает, но и поет по-французски, и это возбудило еще большее любопытство.

      Без всякого жеманства новенькая согласилась петь. Едва она закончила одну песенку, как посыпались аплодисменты и просьбы спеть еще, и Грибунова пела снова и снова, правда, слова ее песен порой было трудновато разобрать. Но вот новенькая неожиданно сунула кому-то из старших свою Бланш, а сама по окончании куплета лихо хлопнула в ладоши. Все с удивлением ждали, что будет дальше. А дальше вышло не так хорошо, как того хотели бы слушательницы: по окончании следующего куплета Грибунова громко щелкнула пальцами под самым носом ближайшей первушки, оказавшейся Липочкой Антаровой.

      – Ах! – испуганно вскрикнула та.

      – Ах! – в негодовании подхватили подруги, не менее самой Антаровой пораженные выходкой Грибуновой.

      – Ты с ума сошла! Как ты смеешь щелкать кого-то по носу? – напустились на нее первушки.

      – О, m-lle, сейчас я еще не щелкала. Вот в следующем куплете, правда, это надо будет сделать, – удивленно оправдывалась певица.

      – А? Какова? Вы слышали, медам, что она говорит? О, скверная девчонка! Как ты смеешь смеяться над старшими? – взволнованно выкрикивали выпускные.

      – Проси прощения у m-lle Антаровой, слышишь? Сейчас же проси!

      Но девочка упрямо покачала головой, быстро выхватила свою Бланш и вызывающе крикнула:

      – Так полагается в песне, вы же сами просили меня петь, я не виновата, что вы не понимаете слов, а петь я вам больше никогда, никогда не буду, как ни просите, – и она растолкала старших и вышла на середину зала, прежде чем кто-нибудь успел ее задержать.

      – Это безобразие, какая дерзость! – возмущались одни.

      – Сами виноваты, нечего было связываться с маленькой, вот она и проучила нас, насмеялась, дерзостей всем наговорила и была такова, что с нее возьмешь? Даже и жаловаться не на что, сами во всем виноваты, – возражали более рассудительные.