– Дедушка, милый, дорогой, переведите папочку, ведь вы все можете! – заглядывая старику в глаза, умоляюще зашептала Ганя.
– Ну, всего-то я не могу, – улыбнулся генерал, – а что удастся, то постараюсь сделать – очень уж ты мне понравилась, внучка, – откровенно признался он.
Ганя была буквально на седьмом небе, да и как же было ей не радоваться, когда ее дорогой папочка будет жить близко от нее, будет часто навещать, да и Викентьевна не забудет свою любимицу.
Хотя старик больше не рисовался в ее воображении волшебником, но вера в его доброту и могущество еще больше укрепилась в детской душе:
– Ах, дедушка, какой ты добрый, как ты все умеешь сделать так, чтобы всем было хорошо!
Они простились как старые друзья, и Ганя с легким сердцем побежала в класс.
«И какая я была глупенькая, что боялась выйти к нему!» – смеялась она над собой.
– Савченко, душка, кто это у тебя был? – окружили ее одноклассницы.
– Дедушка, – не без гордости ответила Ганя.
– Откуда он взялся?
– Отчего ты никому не говорила о нем? – расспросы так и сыпались.
– Да не пришлось, – девочка удивленно пожала плечами, – ведь никто о нем не спрашивал.
Этот простой ответ всех удивил: действительно, никто ведь не расспрашивал Ганю о ее родне. Знали только, что никто никогда не приходил к ней на прием, не присылал никаких лакомств. Сама же Савченко не была хвастливой болтушкой, подобно большинству маленьких, любивших к слову, а иногда и нарочно навести разговор и упомянуть о богатых и важных родственниках, об их хороших связях, о важном месте отца и даже о нарядах матери… Каждой хотелось чем-нибудь поразить и удивить подруг, вызвать их зависть. В этом сказывалось тщеславие, часто ложное, а иногда основанное на обмане и желании скрыть от других домашние обстоятельства. В этом хвастовстве было что-то болезненно заразительное, оно часто влекло за собой печальные последствия. Дети небогатых родителей старались, как могли, скрывать это от подруг; иногда они не только не отставали от них, но даже стремились превзойти – в своих требованиях к родным, которым порой с большим трудом удавалось выполнять прихоти дочерей.
Открытая, честная натура Гани не знала лицемерия, ей была чужда хвастливость. В душе она часто осуждала подруг и никогда не следовала их примеру.
И теперь все с недоумением и даже с недоверием смотрели на нее.
А Савченко спокойно прошла на свое место. Впервые ей хотелось поделиться с кем-нибудь чувствами, которые переполняли ее душу. Не в силах сдержать рвавшуюся наружу радость, Ганя обратилась к соседке, хорошенькой рыжеволосой Жене Тишевской:
– Женя, знаешь, моего папочку переведут сюда; подумай только, как будет хорошо!
– Да, неплохо, – равнодушно ответила Тишевская, в душе удивляясь откровенности соседки, с которой она близко не сходилась, хотя и сидела с ней рядом уже второй