Через десять минут на сковороде шипело масло, жарились куски судака.
Елену после двух рюмок (херес, однако, не слабо берет…) развезло:
– Нет, ты мне скажи, почему дочь наша с рождения родителей ни в грош. Предательница! Помнишь, как она божилась: « Все, мама папа, клянусь – к Андрею не вернусь!» Мы такое пережили… столько нервов, лет на десять постарели. Ну ладно, вернулась ты к мужу. Так работай над ошибками, живи по-человечески! Ан нет, как будто чертенок в нее вселился. Всю жизнь она так! Помнишь, ей года три было, чуть с балкона не сиганула – ты ее за ногу поймал…
– Ленка, ты закусывай. Успокойся, чего уж теперь…
–Дай мне выговориться! Ты дома всего пару недель и – на вахту. Месяцами не вижу! Да если бы раньше дочь в ежовых рукавицах держал, мы бы в такой заднице не были!..
А мать твоя! Да она Нике с детства все разрешала – первая внучка! Помню, икру красную с пяти бутербродов сняла, на один кусок хлеба намазала, чтоб повкусней да пожирней внученька лопала. И слова не скажи, как же – свекровь! А я, дура молодая, мне бы вмешаться… а теперь вот разгребай завалы. Да ешь ты эту жареную рыбу сам! Я заливную хотела. Помнишь, как в той песне: «Свари, кума, судака, чтобы юшка была!..»
– Э, мать, да ты надралась. Быстро съешь бутерброд: масло, сыр; возьми шпротину. Вот, умница. – Илья открыл бутылку минеральной, налил в стакан.
Выпив воду залпом, пару раз икнув, Елена продолжила:
– Ну, Ника, ну дочь досталась… Помнишь, в тот раз стоило нам с тобой уехать всего на пару недель в Крым, и на тебе – снюхались! Клюнула на эсэмэски: «Никуся! Любовь моя…» Все забыла! Как пил, как бил. Приезжай, Андрюшенька, родная душенька, попробуем снова жизнь наладить. А он тут как тут – слезы… мимозы. На работу в Волжском устроюсь. Ага, сейчас у нас в райцентре в политологах нужда! Спец по трепу. Да ты, Илья, не уходи! Послушай, я тебе расскажу, как они тут первый раз встретились. Я зятьку сразу к нам в дом не разрешила. Они гостиницу сняли. А перед этим ты бы видел, как Ника себя в грудь кулаком била. Синяк был! Кричала мне: «Опять лезете в мою жизнь!» И я вазу хрустальную с серебром, что нам на свадьбу еще дарили, разбила. Все, говорю, гляди: вот как ваза вдребезги, так я тебе – все. Пуповину отрезала! Теперь сама живи, как хочешь! Да не надо мне воды! Завари чаю.
Елена размазывала по щекам слезы, потекшую тушь для ресниц. Внезапная резь (ой, в глаза попало!..) заставила умыться. Через минут пять, дуя на горячий чай, она по-детски всхлипывала. Хмель постепенно улетучивался. Промытые холодной водой глаза потеплели:
– Да жаль, жаль их всех… Андрюха, когда вошел, увидел Даню и в слезы. Уезжали, тому месяц всего, комочек, а тут хрюндель шестимесячный, розовощекий. А Олюшка, слов нет, от отца ни на шаг. Заглядывает в глаза: «Бабушка, папа с нами будет? Всегда? Да?». Господи, да что я враг? Конечно, живите. Квартиру сняли. Андрей меня, представляешь, мамой пару раз назвал. А Ника на глазах похорошела. Блузку мою, кружевную, забрала. Дурочка. Говорит: «Мама! Ты бы видела,