5
«Неразлучники», так она нас назвала. «LES TOURTEREAUX» написано красным курсивом на доске, выломанной из какого-то старого забора. Мадам делает клетку из кусочков ржавой проволоки и одежных плечиков. Она заставляет Габриеля сгибать куски проволоки кольцами и покрывать их краской, которую я готовила все утро, смешивая золотые тени для век, воду и клей. Девицы крайне недовольны тем, что им пришлось расстаться со своей золотой косметикой. Проходя мимо, они норовят меня толкнуть. Сверлят меня своими тусклыми взглядами, бормочут слова, которые мне не слышны, плюют на землю.
– Они завидуют, – говорит Сирень, сжимая в зубах булавку – она пришивает рюши к белой рубашке. – Новенькая и все такое.
Мы ютимся в красной палатке. Я макаю серые перья в оцинкованное ведро с синей краской и закрепляю их прищепками на веревке, чтобы сохли. Интересно, что за птице пришлось ради этого умереть? Наверное, голубю или чайке.
Краска остается у меня на пальцах и крупными каплями падает на изношенную просторную рубашку – мое единственное облачение. Старуха не желает, чтобы краска попала на нарядную одежду.
– Нет-нет-нет! – восклицает мадам, врываясь в палатку и сотрясая ее стены. – Ты только портишь перья, девочка!
– Я же говорила, что не умею этого делать, – мямлю я.
– Неважно. – Мадам хватает меня за руку и заставляет встать. – Все равно я хотела с тобой поговорить. Сирень сама доделает твой наряд.
Сирень ворчит. Мадам поддевает носком ком земли и швыряет в нее, заставляя раскашляться прямо в рубашку с рюшами.
– В зеленой палатке для тебя приготовили ванну и платье, – сообщает мадам. – Приведи себя в порядок, я буду ждать у колеса.
Мне не без труда удается смыть краску с пальцев. Вокруг ногтей остаются голубые полоски, превращая мои руки в карандашный набросок.
Когда я прихожу к старухе, чертово колесо медленно вращается.
– В такой мороз механизму нужно прогреться, – объясняет мадам, накидывая мне на плечи вязаную шаль. – Но нам надо кое-что обсудить, – добавляет она. – А на земле нас подслушали бы.
Джаред тянет рычаг – и колесо останавливается. Нас ждет кабинка.
Мадам заставляет меня войти первой, залезает следом. Мы поднимаемся, кабинка качается и скрипит.
– У тебя замечательные лопатки, – говорит мадам. Я не могу понять, какой акцент она изображает сегодня. – И спина безупречно прямая. Без лишнего напряжения. Изысканно.
– Вы смотрели, как я переодеваюсь, – говорю я. И это не вопрос.
Она даже не пытается отрицать.
– Мне надо знать, чем я торгую.
– И чем же вы торгуете? – спрашиваю я, решившись наконец оторвать взгляд от собственного сжатого кулака и посмотреть в ее окутанное дымом лицо.
Ветер подхватывает горячий пепел, и я ощущаю его слабые уколы голым коленом. На этой высоте, вдали от устройства, которым Джаред прогревает землю, страшно холодно. Я кутаю плечи в шаль.
– Я же