– Мы с тобой уж пополам.
И когда мне хотелось еще яблок, я ласково просил ее:
– Бабушка, пойдем "пополам".
И мы опять делили, но не пополам, мне много больше».
И снова писал о ней: «Преданная, смиренная, благочестивая, чистая, терпеливая, молчальница. Никто никогда не видел ее сердитой или недовольной. Кротчайшее существо было. Могу сказать: святая!».
Бабушка с малых лет стала водить его в церковь, а после ее скорой кончины Ваня бегал уже в храм один. «Не знаю почему, – вспоминал он, – но из шестерых детей я, с самого детства больше других полюбил церковь». Когда хоронили Надежду Васильевну он нес до храма иконочку перед ее гробом. А впоследствии повторял: «Верую, что она, несомненно, угодница Божия, святая женщина в миру. Постоянно поминаю я ее на службах. А в трудные минуты своей жизни молюсь я ей, прошу небесного заступления ее пред Богом…». В таком окружении рос маленький Ваня. Через полгода скончался и дедушка, о. Николай Оржевский, который жил в то время у своей дочери Евдокии в Умёте.
Вот такая благочестивая «дружина» из святых жен была у будущего святителя. Он так и напишет в своем труде о жизни и подвигах другого Иоанна – св. прав. Иоанна Кронштадтского, которого почитал всю свою жизнь: «Кто не знает о чудных бабушках и матерях: св. Макрины и св. Емилии у Василия Великого, у его братьев – Григория Нисского и Петра Севастийского и сестры Макрины? Кто не слышал о родителях св. Григория Богослова – Григории и Нонне?! Всем известна Анфуса, мать Златоуста, про которую язычник с восхищением сказал: какие у христиан женщины!!! А Моника, вымолившая у Бога своего грешного сына Августина?! А св. Кирилл и Мария, преподобные родители Сергия Радонежского?! А Агафия – мать св. Серафима Саровского?! А благочестивая «дружина», как говорится на славянском языке, благочестивого священника, отца славного епископа Феофана Затворника?! И многие, многие другие…».
В такой семейной обстановке подрастал и воспитывался будущий святитель. «Никакого иного общества, кроме собственного крестьянского, ни у наших родителей, ни у деревни не было в моем детстве, – писал он. – Никого они, кроме местных людей, не видели, книг и газет не читали, господа жили совершенно особенно. И оставалось одно «общественное» влияние – той семьи, в которой рождались и жили. И эта семья – у нас ли или у других – и была, собственно, главной воспитательной силой и учительницей».
Но невозможно жить лишь в своей семье и никак не соприксаться с внешним миром. Семья Федченковых принадлежала к так называемой «дворне». «Ни мы сами себя, ни даже земледельцы-крестьяне нас не очень высоко почитали, – вспоминал владыка, – так что слово «дворня» произносилось скорее с неуважением, хотя мы, собственно, составляли уже промежуточный слой между высшим, недосягаемым классом «господ» и «крестьян», «мужиков».
Жили в одной небольшой избе, точнее, в третьей части длинного