– Нет, – девушка покачала головой, неожиданно осев на пол и тихо засмеявшись. – Вы не понимаете. Я не переживаю за них, – Она вперила взгляд в сторону, где исчезли каталки с пациентами, и горько усмехнулась. – Я искренне хочу им врезать.
Рейчел
Как мухам дети в шутку,
Нам Боги любят крылья отрывать.
Уильям Шекспир
Я мало чего ненавидела. Имею в виду, на самом деле ненавидела. Ненавидела всем сердцем, искренне желая, чтобы эти вещи обратились в ничто, чтобы их забрала гиена огненная в пучины ада и чтобы они исчезли без следа.
Первое, что я ненавидела, это своих родственников. Родителей не выбирают, это всем известно. Но мою семью я предпочитала не вспоминать. Это был некий ад. Ад, с табачным дымом и бутылками из-под пива. Ад намного хуже того Ада, в котором я сейчас. Мой нынешний Ад казался мне Раем.
Когда я сбежала из того Ада, мне было пятнадцать лет.
Я претендовала в школе на золотую медаль.
Но в тот год мой отец сел в тюрьму.
Аттестат мне так и не выдали.
Меня передернуло. Продрогшие руки тряслись, и я обхватила себя за плечи.
Вторым пунктом в этом списке были больницы. Я просто терпеть не могла больницы. Ненавидела их длинные коридоры, врачей в белых халатах, запах медикаментов. Я не отрицаю, врачи нужны, важны, и какие еще можно сюда подобрать слова, но больницы…
Больницы заставляли меня впадать чуть ли не в отчаяние.
Больницы были прочно связаны с бездействием.
В больницах меня заставляли бездействовать.
Они уверяли, что это из-за того, что в данный момент я ничего не могу сделать. Но от этого это не переставало быть бездействием.
В голове образовывалась гудящая пустота, когда я, сжимая руки, смотрела на одинокую мигающую табличку «идет операция». Меня трясло. Ноги подкашивались. Сдавившие живот и руки бинты казались непосильным грузом.
А когда в коридор выглядывала медсестра, повторяя:
– Операция пока идет. Мы делаем все возможное.
Я чудом удерживалась, чтобы не схватить ее за воротник и не заорать:
– ТАК СДЕЛАЙТЕ БОЛЬШЕ!
Еще я ненавидела бездействие. Это бездействие давило. Сковывало руки. Заставляло зажмуриться и захотеть исчезнуть. Смотреть, как что-то рушиться, когда ты ни в силах сделать ничего…
Бездействие меня ужасало.
А еще я ненавидела предательство.
И это то, чего я никогда не прощала.
К шести утра, когда перед глазами уже все двоилось после бессонной ночи и четырех часов перед операционной, в зал ожидания, расталкивая медсестер и громко ругаясь, попытался кто-то прорваться.
– ПРОПУСТИТЕ!
Я