– И не подумаю. Нет такого закона! Генек, поворачивай кобылу.
– Ладно, вызовем Саболенку. С тобой я спорить не буду. Мотай отсюда! – Батя стоит в кожаном полушубке, засунув руки глубоко в карманы. Кубанка сдвинута набок, а глаз его не видно, потому что небо ещё не прояснилось.
Я прикурил от цыгарки Кранцевича, а Иван, повесив на плечо автомат, повернулся и погладил корову.
– А я-то думал, что ты чёрная…. Садитесь, хлопцы.
Вскинул он вожжи и только ногу занёс на сани, как сзади хлопнул выстрел.
Иван повернулся лицом к Бате.
– Это как же так?! – и тихо обмяк прямо в сани.
…..
По белой непримятой дорожке мы петляем через заснеженные перелески. Роман то и дело трёт огромным заскорузлым кулаком глаза, а я гляжу на носки изодранных ивановых сапог, за которыми тянется обрезанный кусок длинной пеньковой верёвки….
Предчувствие.*
Нас было пятеро. Я говорил тебе об этом. Мы хорошо знали друг друга, и каждый мог бы сделать многое для другого. Просто без этого тогда нельзя было жить. Сейчас каждый старается быть сам по себе. Маленьким независимым государством. Война же
* Опубликовано в журнале «Памир», 7-12, 1995 г., г.Душанбе (стр.149-157)
сбивала людей вместе. Так было легче выстоять, так было проще умереть. Словом, война сбила нас в эту кучу, подчиняя законам своим и своим правилам.
Каждый из нас думал по-разному, но всякий раз, когда нависала над нами угроза, в нас появлялся общий инстинкт – у нас появлялись общие движения, как в хорошо слаженном механизме. Мы были одной душой. Если у одного портилось настроение, то портилось оно у всех. Если кто-то смеялся, смеялись все.
Теперь трое из нас уходили.
Лёжа на мокром от росы клевере, я видел их чёрные силуэты на склоне холма. Я узнал бы их среди сотни подобных силуэтов.
Цыган шёл первым. Он всегда шёл первым потому, что только он имел какое-то тайное видение опасности. Только он в полном мраке бурелома мог отличить человека от прогнившей колоды. Он безошибочно узнавал дорогу, по которой хоть один раз прошёл. Его всегда выносили ноги. Я часто видел, как на маршах он шёл с закрытыми глазами. Он спал, а ноги его обходили ямы, бесшумно ступали по сухим веткам еле приметной тропинки. Его ещё звали Леший.
К нам он пришёл в 1945 году из Белостока, после разгрома Армии Крайовой. Я сидел за столом и пил липовый чай.
– Лейтенант Здралевич?
Передо мной стоял высокий широкоплечий мужчина в длинной кавалерийской шинели. Смуглый, с жёсткими чертами лица, он выжидая, смотрел на меня.
– Да, – сказал я. Отставил чай и начал наматывать портянку. – Холерные сапоги. Вдрызг стёр ноги. Садись. Ты кто?
– Подхорунжий Лисовский. Вышел из Беловежской Пущи.
– Из Армии Крайовой? Что ж так?
– Нет смысла…
– В чём?
– Убивать своих не мог, а оставаться там – убьют самого. Вот и решил выбраться сюда. Я их этих мест. До сорок четвёртого был в Виленской бригаде. Потом всё пошло прахом.
– Что хочешь делать?
– Осяду