Кадка никак не пролезала в лаз, и он со всего размаху стукнул каблуком по трухлявой доске забора. Та хрустнула, расщепившись посредине. Он вывернул её руками и отбросил в малинник.
Когда поставил кадку в кустах, во дворе уже было светло, и там, в раздзивилловском парке трещали и бахали пулемёты.
С улицы могли заметить, что Цвирка бегает по двору Канторовича. Нужно было кончать, но остановиться, когда из-под соломы в сарае он достал только один добрый кожух, когда ещё не вынес новый хомут и чересседельник, было невмоготу.
Кто-то стукнул крючком калитки.
«Ишь ты, вороньё слетается… Наверное, Шулейка, что живёт напротив».
Цвирка схватил кусок глины и бросил в кусты сирени, что росли у забора с улицы.
Серая фигура низкорослого мужчины шмыгнула на улицу, и калитка с прилаженной пружиной, гулко ударившись о столб дубовых ворот, захлопнулась за ним.
«Шулейка…. Кривоногая свинья. Мало того, что нахапал в большевицких казармах одеял и сапог, так что хватило бы на целую роту, так нет, ещё бы хватал и хватал, холера».
А в парке всё стучал и стучал пулемёт: так –так, так-так-так –дррр, так– так-так….
«А что если вернётся Канторович? Нет, оттуда никто не возвращался…»
В соседнем хлеву замычала корова, хорошая, ещё не старая корова.
«Кому же она достанется?»
Пошарив в кармане, Цвирка достал кожаный мешочек с самосадом. Свернул самокрутку и, прикурив от зажигалки, сделанной из патрона, уселся на тяжёлую колоду. Серая сука, положив морду на вытянутые лапы, внимательно смотрела на него.
– Пошла вон…. Привязалась, зараза.
В парке затихло, и всё сразу будто вымерло. В хлеву Канторовича загремели вёдра, зашуршала солома. Цвирка вздрогнул и прислушался.
«А что если Канторович стоит сейчас где-то рядом, или по комнатам его бесшумная невидимая душа бродит, бродит и смотрит на раскрытый настежь шкаф, на сундук, до дна выпотрошенный им, его соседом Цвиркой? Хотя он и еврей, но у него должна же быть душа. Нет, Канторовичу всё это уже ненужно, и если б он, Цвирка, не взял, то утянул бы Шулейка или полицаи».
Сколько помнит он себя, столько и Канторовича. Ещё при покойнице матери, когда он был болен, а их корова стельной, старая Канторовичиха приносила им молоко просто так, даром, и руки у неё были маленькие, натруженные, в чёрных прожилках от въевшейся грязи.
Только после обеда приехали подводы с полицейскими и стали грузить добро Канторовичей. Крутился здесь и Шулейка. Помогал вытаскивать узлы, шкаф, изъеденный червём.
Через пару дней Шулейка записался в полицию и перешёл жить в дом Канторовичей, оставив свою маленькую подслеповатую хату сестре.
Как-то утром Цвирка, выйдя на крыльцо, увидел,