Будучи человеком, профессионально занимающимся философией, я, конечно, читал труды отцов Церкви (а русская дореволюционная философия – это вообще, по сути, философия религиозная) и из этих источников знал о всяких демонических наваждениях, нападках и страхах, которым подвергались суровые подвижники-аскеты древних и новых времен.
Но это знание было сродни мифическим или даже сказочным историям, дающим богатую почву в основном для голливудских ужастиков. Весь этот тонкий мир со своими непонятными законами и невидимыми событиями лежал вне моего восприятия и вне моих научных интересов. Но теперь… я боялся даже подумать о том, кем могут быть эти «они».
У меня никогда в жизни не было никаких видений, голосов, я никогда не страдал галлюцинациями и, в общем, когда слышал о чем-то подобном, всегда думал: уж я-то смогу отличить реальность от иллюзии. Вопрос, что есть реальность, меня интересовал сугубо в философско-онтологическом аспекте. Теперь же, встретившись наяву с тем, что отрицать становилось невозможно, как бы я этому ни противился, сознание мое испытывало лишь беспомощный страх и какую-то экзистенциальную потерянность. Весь мой уютный маленький мир отслаивался кусочками, как расклеившийся пазл.
И если встреча с Эдельвейс была как мягкое, невероятно яркое, но умиротворяющее чудо, как воспоминание, пришедшее после долгих и неосознанных усилий, как некое естественное погружение во что-то забытое, но бывшее всегда, а потому не вызывавшее такого глубинного и необъяснимого ужаса, то события этой ночи, казалось, перевернули мое восприятие мира навсегда.
Я выпил две таблетки анальгина. Потом с трудом сделал несколько глотков чая. Головная боль немного утихла. Начинался рассвет. Я сидел у окна и ждал, когда же наконец появится хоть краешек солнца. Стало чуть легче. Я все сидел и пытался понять, как мне с этим жить.
Меня угнетало невесть откуда взявшееся ощущение, что я остался совершенно один в неизвестном, непонятном, невероятно сложном и враждебном мире. Где неясно, кто твой друг, а кто – враг. Где все говорят метафорами. Где в изощренной игре слов со множеством коннотаций и скрытых смыслов невозможно понять, о чем именно идет речь. Где чувствуешь себя неграмотным деревенским простофилей, случайно попавшим в компанию рафинированных интеллигентов, в рассуждениях которых не улавливаешь и десятой доли смыслов и используемых понятий.
Хотелось сжаться, спрятаться в моем маленьком уютном мирке, но я с отчетливостью понимал, что это уже невозможно. Что этого «моего» мира больше нет. И осознание этого было даже сильнее пережитого этой ночью ужаса. «Господи, помилуй», – неожиданно подумал я. И повторил вслух:
– Господи, помилуй!
Повторил – и удивился. Мое отношение к религии было сродни интеллектуальному интересу ученого, пытающегося уловить какие-то общие закономерности, например, в природе, и выстроить свою систему восприятия этих закономерностей,