Остается лишь ругаться на себя в мыслях, даже не ругаться, а испытывать чистый гнев, не испорченный словами и мыслями, одно лишь голое чувство ненависти и злобы к слабости, к невозможности владеть ослабшим телом, движения которого давно уже, наверное, спугнули животное, если здесь, на этой чертовой планете может выжить хоть одно живое существо.
Вспоминается неожиданно червяк, выглянувший на миг с листика. Такая маленькая деталь забылась бы мгновенно, встреться этот червячок на родной планете. Сейчас же разум мгновенно схватывает воспоминание за хвост и бросает в цепочку коротких, точных, бьющих выстрелом рассуждений.
Если есть червяк, значит есть и тот, кто его съест. Птица, или насекомые. Если так, должны быть и животные. Впрочем, рассуждения все равно едва проявляются лишь парой зазвучавших в уме слов и только, а в следующий миг рука отодвигает листочек, и взгляду открывается самая неожиданная, самая прекрасная, картина, какую нельзя было пожелать.
Небольшое, толстое, неповоротливое животное с голой кожей, стоящее на трех лапах, при помощи третьей лапы как раз в этот миг нагибает большую чашу продолговатого листа на толстой ножке, а из цветка в широко разинутую, клыкастую пасть животного маленьким ручейком стекает живительный сок.
Рот начинает тут же глотать воздух, глядя на то, как животное пьет сок растения, накопившийся в цветочной чашечке. Зверь обходится с ним неуклюже, но осторожно. Свободно он убирает лапу и отпускает цветок, не став гнуть его ножку еще сильнее, и чашечка, не растратив даже половину соков, выпрямляется обратно, а животное отправляется к следующему цветку.
Кажется, зверь даже не обращает внимания на шорохи. Хотя, он, наверное, просто и не ждет здесь кого-то встретить. В округе нет ни единого зверя, да и этот попался одним только чудом. За то же время на любой дикой планете галактики можно было бы встретить уже десяток существ, шныряющих по округе, а здесь только этот спокойный, неповоротливый зверь.
Он непременно должен был слышать шорохи, но даже не обратил на них внимания. Рука начинает тянуться к закрепленному на поясе ножу, но замирает. Взгляд, кровожадно таращась на спокойное животное, вдруг на миг всего уходит в сторону, как тут же застывает на цветочной чашке.
Горло начинает драть так сильно, будто оно уже пытается от жажды высосать хоть каплю жидкости из воздуха. От разбушевавшегося сердца, пробуждается тяжелое дыхание, которое хрипом сопит в пересохшей глотке, иссушая и так потерявшее всю влагу горло.
Животное, не замечая, что за ним следят, медленно продвигается все дальше от цветка к цветку, выпивает из каждой чашечки меньше половины, чем может вместить продолговатый сосуд растения,