Обреченный. Раш Рашидович Хадакан

всматривался в монитор своего ноутбука, изредка покручивая указательным пальцем ролик на мышке. На небольшом диванчике перед столом сидела молодая пара – русская девушка и датчанин. Непринужденно-веселый их разговор имел кокетливо – педагогический характер: девушка, с сияющей улыбкой и увлеченным взором, обучала молодого человека русскому языку, то и дело поправляя неправильно произносимые им слова. Судя по всему, датчанин желал выучить русский язык, так как был крайне заинтересован в этих поправках. Уединенно, листая глянцевый журнал со стола, сидела еще одна девушка азиатской внешности со славянским именем Юля, без акцента говорившая по-русски. Юля была кореянкой из Владивостока, с корейской культурой которую связывало разве что гены и внешность. Она приехала в Москву на парикмахерские курсы. Также здесь находился и агент какой-то газовой компании из одной из стран бывшего Союза. Он в одиночку смотрел телевизор.

      Всю эту беглую информацию о присутствующих здесь людях Мансур узнал от девушки, которая внезапно появилась откуда-то сзади и, как-то небрежно проронив «Можно?», буквально свалилась на противоположный стул. Мансур удивленно посмотрел на ее. Перед ним сидела весьма занятная особа в серых спортивных брюках и белой футболке, темно – русые волосы ее были собраны сзади в хвостик. Но первым предметом ее «наряда», на который он обратил особое внимание, были белые бинты, в которые был укутан ее нос. Глаза у нее были живые, подвижные, а все лицо, благодаря этим шныряющим глазкам и большому мотку бинта на носу, имело какое-то комически-нелепое выражение.

      Если бы не то удивлением Мансура, вызванное столь внезапным ее появлением, и не его прирожденный такт, то он, глядя на нее, точно бы рассмеялся. «М-да,– подумал он, разглядывая ее, – еще один живой постмодернистский экспонат». Но вслух, после секундного замешательства, слегка улыбнувшись, лишь сказал:

      – Вы уже сели.

      Но девушка его как будто и не слышала.

      –Бли-и-н, – протянула она как-то горестно, – еще несколько дней носить вот это, – она указала на тот самый бинт у себя на носу. – Вот я дура! Лучше бы оставила, как есть. Ведь он у меня был не так уж и плох. А теперь что, – она метнула возмущенный взгляд куда-то в сторону, и сказала: – Не нос, а хрен поймешь что. – Потом, резко повернувшись к Мансуру, она живо заговорила: – Прикинь, я приехала сюда уже во второй раз. Думала, что в Москве сделают лучше… Ага, щас! Идиоты, а не врачи…

      Мансур доедал свои макароны и слушал ее со слегка проступившей на губах улыбкой. Его забавляло в людях все непринужденное и легкое, что выходило за рамки обыденного, но не входило в пределы открытой наглости и хамства. В современном мире, где царствуют две крайности – ханжество и снобизм, такое поведение ему казалось почти идеальным. И только присутствие наивной глупости, – думал он позже, вспоминая этот момент, – при отсутствии всякого такта, сбивает цену подобным этой девушке натурам.

      Сейчас же он смотрел на чудную особу перед собой не без сочувственного интереса.

      – А знаете, – продолжала та в свою очередь, внезапно перейдя на