– Ничего ты не знаешь. Ты не знаешь ничего. Ты никогда ничего не знала. Ты не знаешь меня. Ты не знаешь себя. Ты пуста, ты бесплодна, ты холодная, бесполезная и бесчувственная. Ты ничто. Ты никто. Ты…Ты…
– Не продолжай, не надо, – вырвалось из груди Сивиллы, – довольно!
– Тебе не нравится слышать про себя правду, а, Сивилла? – с легким вызовом в голосе спросил Руперт.
– Мне не нравится, когда все это говоришь ты. Убийца не имеет права возвышать себя, опуская других. Нет, никто не имеет на это право.
– Конечно! Никто, кроме тебя. Так, да? – вопросительно смотрел на Сивиллу Руперт, – ты ведешь себя так, будто всюду все тебе что-то должны: услуживать, опекать, ублажать, заботиться, ласкать, любить, а сама? Что ты можешь дать взамен? Пустоту и холод, неприязнь и отвращение… Мне продолжать?
– Нет, люди не могут так измениться, не могут, я не верю в это, – покачивая головой, повторяла Сивилла, словно пытаясь убедить себя в правдивости сказанных ей слов.
– Мне очень жаль, что мы так и не смогли понять друг друга за все эти годы, очень жаль. Хотя знаешь, может, оно и к лучшему.
– Я думала, ты меня любил, хотя бы как сестру…, – оборвалась стремительно фраза Сивиллы.
– Любовь? Что такое любовь? Любил ли я кого-нибудь в этой жизни? Если и любил, то не тебя, моя дорогая. Ты слишком проста для меня, или сложна, прости, я еще не решил. В любом случае, я надеюсь, что наша тайна останется по-прежнему между нами и не выйдет никогда на свет, я прав?
– Да, Руперт, ты прав во всем, кроме одного. Ты меня любил, и более того, любишь. Я знаю, что это так, иначе, почему я все еще жива?
Глава 12.
Неторопливо и бессвязно, беззащитные в своей природной наготе, струйки холодной дождевой воды лились по серому бескровному гравию, по бледному равнодушному мрамору, по черному мрачному граниту. Утро обещало быть пасмурным и безнадежным. Всю ночь шел нескончаемый, спешащий излить себя до остатка, дождь, прекратившийся лишь с появлением бледно-лимонного, похожего на осколок тающего льда, солнца. И оно, дневное светило, действительно постепенно исчезало, растворяясь в надвигающихся темноасфальтовых тяжелых тучах, пытающихся устроить на небе преждевременный мавзолей звезде.
Было воскресенье. Мрачное воскресенье – как в минорной молитве венгерского композитора, песне о смерти и снах. Тени ожидания поглощают все, разрушают грезы, заглушают удары бьющегося в надеждах сердца. Поминальная песня, реквием мятущейся душе, не находящей выхода из адского круга пороков, съедающего благие начинания, поглощая их в зачаточном состоянии, не позволяя даже появиться на свет.
Мрачное воскресенье – день похорон Джоанны, день покаяния и освобождения, день страха и мучительной неизбежной пытки, день пробуждения