что ты сможешь взять от мира.
А мне – крещеный ребенок,
на лбу – мирра.
И твоих шагов звон в каждое утро,
под плеск волн и слов – как в мае цветы,
но не на гроб, а в путь,
в котором смех из детского рта,
и под босыми ногами – трава.
А я…
Я с тобой,
в каждом вздохе,
жива.
Рай
Слепое утро обойму памяти в фарфоровый пласт плеч.
Я бы хотела лечь на пыльном полу, собирать губами
остатки твоих встреч с мной, волосы стричь – короче
или длинней, отрезки путей пройти, на улицах бесконечных,
как вены, дороги машин, все это руками ближе к себе.
Прижечь рубец раскаленным металлом, выше взлететь,
тонуть в море по горло, в котором каждый оттенок пахнет
домом и хлебом. И вот на парапете стоишь босыми ногами,
ты давишь узоры тротуаров, спешишь успеть. В эфир суешь ладонь,
а воздух давит на больное чувство реальности, словно кто-то
большой кидает на тебя взгляд, а ночью уже раздевает дотла,
выгорая рядом. И долбаный вечер пахнет Москвой в середине
мая. С тобой – раем. Облезлым чувством, как будто бы я,
слепая, бегу зимой по дороге в чулках и кедах, и мне пять лет,
и каждая косточка в два раза короче, а платья длинней.
А в форточке утром – прямые дороги и воздух, и ощущение шелка
внутри. Принцесса – пять лет, косые глаза, чужая страна и странный
картавый язык. Распахнутый низ. Я помню каждый свой этот каприз.
Трава под ногами, и на лопатках – родинки врозь. Взгляды – ввысь.
И ставни квартир – словно пустой приморский пирс.
Я бы хотела любой ценой твой вкус смешивать, скашивать время,
чтобы тянулось дольше, чем край небес. Любой смешной жест
забирать себе и лелеять тысячи лет. Тишину островов
в глубине морей, и по кускам под нами узоры стран,
а из окна под утро – узоры рек. Длину домов, широту дорог
и, может, еще высоту небес. Даже обрывов бездонных – край.
В любом метре любой земли
с тобою мне – рай.
Свежесть
И тут все зелено кругом – и люди, и небо. И за окошком март хмурый,
как гребень волны в океане. Платье износиться в пыль,
и я останусь стоять на проспекте, греться и по углам
собирать правду. А ты все звал, но не плыл навстречу
не дюймом пальца, длиной пялец судьба заигралась
и сплела паутинистый холод. В буднях, которые насквозь
пробиты щебнем дорог, километраж на руле в цифрах отмечен.
А им – в тайне от Бога – самим ловить эту боль и сокращаться.
А там все зелено – поля и мысли, только в подъезде звон
ключей будит под утро, всплеск эйфории и нерожденный
твой сын, которому я бы варила кашу и ложкой большой
в детский