Она сказала:
– Носи это.
– Не могу, – ответил он.
– Там внутри прядь волос твоего брата.
– Знаю. Я это знаю.
– А ты знаешь, – сказала она, – что у Саймона был точно такой же, с моим портретом?
– Да.
– Он мне его не показывал.
– Никому из нас не показывал.
– Владелец похоронного бюро сказал мне, что медальон остался с ним. Что он остался на Саймоне, когда его положили в гроб.
То есть у Саймона была с собой Кэтрин. У него был кусочек Кэтрин в том ящике на другом берегу реки. Возводилась ли она тем самым в ранг почетного покойника?
Кэтрин сказала:
– Я буду чувствовать себя спокойней, если он будет с тобой, когда ты на фабрике.
– Он твой.
– Давай считать его нашим. Твоим и моим. Можешь сделать мне приятное?
Перечить было невозможно. Разве мог он отказаться сделать что‐то, от чего ей будет приятно?
Он сказал:
– Ну если ты так хочешь.
Она надела цепочку ему на шею. Маленький золотой диск медальона повис у него на груди. А недавно он касался ее кожи.
– Спокойной ночи, – сказала она. – Поужинаешь – и сразу в кровать.
– Спокойной ночи.
И тут она его поцеловала – не в губы, но хоть в щеку. Повернулась, вставила в замочную скважину ключ. Он чувствовал на своей коже ее поцелуй и тогда, когда она уже отстранилась.
– Спокойной ночи, – сказал он. – Спокойной ночи, спокойной ночи.
– Иди, – велела она. – Сделай, что должен сделать для отца и матери, а потом спать.
Он сказал:
– Я возношусь от луны, я возношусь из ночи.
Она обернулась к нему с порога. Во взгляде той, которая прежде так много смеялась, которая первой пускалась в пляс, была такая скорбь. Может, он обманул ее ожидания? Усугубил ее печаль? Он стоял, понурившись, пригвожденный к месту ее взглядом. Она повернулась и скрылась за дверью.
Дома он собрал какой мог ужин для себя и отца. Что‐то еще оставалось из купленного для поминок – жирный шматок ветчины, желе, остатки хлеба. Он выложил все это перед отцом, тот моргнул, сказал “спасибо” и начал есть. Прожевав кусок, он дышал из своей машины.
Мать все еще была в постели. Как им быть с едой, если она в скором времени не встанет?
Пока отец ел и дышал, Лукас отправился в родительскую спальню. Он тихо, нерешительно толкнул дверь. Спальня была темной, полной полированного дерева и шерстяных покрывал. Над кроватью висело распятие, темнея на фоне траурного мрака.
Он позвал:
– Мама?
Лукас услышал, как шевельнулись простыни. Услышал еле слышное дыхание.
– Кто тут? – спросила она.
– Только я, – ответил он. – Только Лукас.
– Лукас, любовь моя.
У него затрепетало сердце. На какой‐то миг показалось, что он может поселиться здесь с матерью, в этой сладкой теплой тьме. Что он может остаться с ней и читать ей из книги.
– Я тебя разбудил? – спросил он.
– Я никогда не сплю. Подойди.
Он